Кукушки

Это тоже цветы, но почему мы их так называли - не знаю. И даже никакого намёка на какую-либо ассоциацию...

Это было всегда ранней весной. Первая зелень появлялась на аэродроме. А аэродром находился тоже рядом, с дороги можно было спокойно различать самолёты. Ну, конечно, это были "кукурузники", но самолёты же. А многие ли в своём детстве, в деревне или посёлке, видели самолёты? То-то. Аэродром был не просто площадкой, где стояли, поблёскивая серебром, несколько машин. Это место в моём детстве было чем-то вроде Колизея что ли, куда сбегалась ребятня поглазеть на настоящее зрелище - парашютистов. Так как аэродром был плоским, мы устраивались на насыпи дороги, благо транспорт мешал нам редко. Да и если ехала машина, завидя нас, она двигалась медленно, прижимаясь к противоположной от нас стороне. Мы брали с собой по краюхе хлеба, обязательно корочку ( так вкуснее), срывали только что показавшиеся пёрышки чеснока ( те, у кого был рядом с домом хотя бы крохотный огородик, с другими, не имевшими даже его, непременно делились, нельзя было даже представить, чтобы кто-то ел, а кто-то смотрел). Садились рядком, как на каком-нибудь спортивном корте, и тут начиналось... Сначала вдалеке самолёт делал какие-то смешные движения по кругу, и этим напоминал живое существо, потом медленно, как нам казалось, начинал двигаться по прямой и медленно отделялся от земли. Потом так же медленно начинал делать круги в воздухе, забираясь всё выше и выше, пока не превращался в едва заметную на ярком солнце посверкивающую звёздочку. Звук начинал прерываться, и мы знали, что наступило время. Каждый пытался первым увидеть момент, когда от самолёта вдруг отделяется точка и летит вниз. Раздавался крик, и сразу все это замечали, по цветной ленточке, взвивающейся над точкой. Потом разворачивался белый купол парашюта. С этого момента все теряли интерес к нему и ждали очередного. Это значило, что самолёт делал круг снова, а потом снова показывалась точка и ленточка. Но иногда появлялась целая россыпь парашютистов: они спускались лесенкой.

Так бывало только весной. Потом интерес к аэродрому затихал. А летом его близость вызывала даже раздражение: то и дело небо бороздили низко пролетающие самолёты, за которыми белым развевающимся хвостом разлетались удобрения и дуст. Иногда, видимо, не расчитав площадь распыления, всё это вываливалось далеко за пределами виноградников и полей, но совсем рядом с домами посёлка. Тогда в этой смрадной пыли невозможно было дышать, тошнота и горькая слюна не давала покоя. Дикость: людей просто травили, хоть и по халатности, но никому и в голову не приходило - жаловаться...
Зато само поле, отведённое под аэродром, было чудесным местом, многофункциональным, как бы теперь сказали. Здесь наблюдали за парашютистами, собирали цветы и даже ходили за грибами, а мальчишки играли по весне на зелёных полянах, которые быстро вытирались, в футбол.

После полётов парашютистов, наступали совсем тёплые дни, земля быстро просыхала, всё поле становилось зелёным. Только небольшой пятачок вдалеке, где стояли самолёты, никогда не покрывался травой. Почему-то мы никогда не подходили к самолётам близко, но как-то уже классе в восьмом, шли мимо, возвращаясь осенью с виноградников. Боже, что за ужас открылся нам: везде валялись пустые бочки и какие-то ёмкости, явно из-под горючего, вся земля была залита чем-то таким, что по запаху было похоже на бензин, а повсюду возвышались какие-то грязноватые холмики, приличные такие холмики, цвета тающего снега по весне. Это было удобрение. Сваленное здесь в мешках, оно утеряло упаковку, размякло и раскисло, протравив землю на такую глубину и ширину, что образовалась просто площадка под съёмки сталкеровского фильма. И как дико всё это было видеть здесь и знать, что сделали это - люди. Они здесь работали. Мы видели их ... работу.




Вместе с первой травой, по времени это было сразу после цветения подснежников на озере, появлялись золотистые россыпи безымянных цветов. У них была полая ножка, похожая на ножку одуванчика, только тоньше, поднимались они над землёй сантиметров на 6-7. Ножка заканчивалась резной зелёной юбочкой, похожей больше на воротник средневекового Дон-Кихота, а не на листья цветка. И сразу же рядом с этой юбочкой, а вернее, на юбочке, как на блюдце, сидел жёлтый цветок с жёлтыми же тычинками. Запах был совсем слабый, как у многих весенних цветов, напоминая запах жёлтых шариков на веточке, привозимых рано весной в Москву и выдаваемых за мимозу. Мы рвали их букетами, ставили дома в стаканы, но они сразу как-то гасли в комнатах и теряли своё обаяние вне поля, где росли. Иногда, если земля была сырая, потянув за ножку, можно было вытянуть цветок "с корнем", а точнее, с луковицей. Ибо "корень" цветка был луковицей в 2 сантиметра, весь оплетённый коричневым чехлом, напоминающий редкую мешковину. Луковица была круглая, слегка приплюснутая. Каждый пытался посадить её у себя в огороде, но никогда никто не видел цветов весной. Постепенно мы поняли, что земля, даже самая лучшая для морковки или клубники, ему не подходит. На поле аэродрома, по нашему, и не было хорошей земли: всюду виднелась галька, покрытая тонким слоем глины. И на этой-то "земле" и росли такие чудесные первенцы весны. Я очень долго искала описание этих цветов, наконец, когда стали в моде "дикари", которых обожают практичные англичане, в журналах о первоцветах я нашла их "имя" - весенники (эрантисы). Скромно и просто, как сами цветы.




Земля, напоминающая кусочек степи по описаниям в книгах по географии ( как-то не верилось, что там, в этих книгах описывается "наша" земля), одаривала всех ещё одним чудом - кукушками. Про эти кукушки речь дальше. Только исчезали жёлтые полянки весенников, как мы отправлялись за щёточками. К этому времени из земли появлялись розетки сочных толстых и широких листьев кукушек. Из оторванного листа сочилась тягучая жидкость, чем-то напоминая сок алое, что рос почти у каждого. Вкуса не было никакого. Розетки быстро увеличивались, и когда достигали в радиусе 8-10 сантиметров, начиналась "охота" за щёточками. В центре розетки появлялся цветонос, тогда это в голову даже не приходило, и многие считали, что кукушки никогда не цветут. Во всяком случае, мы этого не видели. Да и как нам было их увидеть, когда мы делали из них забаву. Итак, нежный цветонос, представлявший собой опушённый столбик нежно сливочного цвета, безжалостно срывался. Набирались букеты этих щёточек на перегонки: у кого больше.



С этими кукушками тоже связана память о моём папе. Это он рассказал мне, что эти щёточки могли бы превратиться в цветы, и цветы эти очень ценятся. Да? -только и было в моём молчании. Знакомство, настоящее моё знакомство с кукушками, произошло в горах. В мае мой папа уезжал с пасекой в горы, самые настоящие горы, очертания которых так ясно были видны в любую погоду с дороги у дома. Вершины их были белыми, а подножия -коричневыми. Горы и горы, а был это Аксу-Джабаглинский заповедник! Именно там брала своё начало наша мелководная "Аксушка" - река Ак-су. По рассказам бабушки, во время войны она была совсем не безобидной: широко разливалась по весне, а в тугаях (зарослях) по берегам водились даже кабаны. Дикие кабаны были опасными животными, уничтожавшими и так небогатые поля колхозников военной поры. А зимой даже следы барса замечали старики. Но окончилась война, и постепенно, всего-то за каких-то 30 лет река обмелела и превратилась просто в ручеёк, к лету совсем местами пересыхающий. Всю воду забирал хлопок, губя и реку и землю, на которой рос. Не сам, конечно, а люди, которые выжимали из земли последнее, стараясь угнаться за планом. И вот когда наступил совсем непереносимый миг для земли, она взмолилась и Бог её услышал: изменился климат. Не сразу, но постепенно люди стали замечать, что хлопок перестал вызревать на полях области и ... перенесли плантации южнее, ближе к Туркестану. Поэтому, когда мне было лет семь, я ещё видела восьмиклассников, пешком уходивших по утрам и пешком же возвращающихся по вечерам, которые убирали хлопок с сентября по ноябрь. На это время вся учёба в старших классах прекращалась, и все трудились на полях колхозов-миллионеров. Бесплатный труд экономил не копейку, а миллиарды.

Со временем поля хлопка засадили виноградниками и садами, и земля благодарно одаривала людей не только плодами: весной невыразимо тонкий аромат дорогих духов цветущего винограда удивлял не меньше осеннего полыхания рубиновой листвы. Это и есть рай, будто говорил нам Бог, только мы не слышали и не видели этого.

Уезжая в мае на пасеку, папа очень скучал по семье. Иногда, если выдавался случай, он брал кого-то из нас в горы, по очереди. Там я и увидела цветение эремурусов - кукушек! Высокие, до метра высотой, поднимались мощные цветоносы из травы по колено. На трости, с палец толщиной, вкруг росли бордово-коричневатые цветочки размером с ноготь мизинца. Они, эти цветочки, образовывали початок сантиметров 70. И на каждом цветке - пчела. "Взяток идёт",- говорил папа. Да и грех не брать было у таких красавцев нектар. И не диво, что он, превращаясь в медовую янтаринку, напоминал зимними вечерами о лете, о запахе в горах по утрам и знойным полднем, о укусах пчёл, которые вспоминались с улыбкой...

Эремурусы. Их я увидела в Польше, в октябре. Они лежали в коробках, расправив свои пальцевидные корни-клубни, чем-то напоминая георгины. Цветы моего детства и былинка воспоминаний. Когда-нибудь, в своём саду, который у меня будет, я обязательно выращу вас, эремурусы. Качаясь на длинных стеблях, вы будете напоминать мне стройных красавиц шахского гарема, танцующих перед своим господином. Короток век ваш, но каждый день жизни цветка достоин любования. Он - напоминание, что юность так прекрасна, хрупка, мимолётна.





Целые поляны эремурусов в горах - подарок моего папы мне. И через время я отвечаю:" Как красиво...". И понимаю, о чём думал мой папа: в жизни каждого бывает пора расцвета, когда из сизо-зелёной кукушки расцветает колос эремуруса.

Прослушать: http://www.mediafire.com/?qycnnkdtaej

Аллейки

Теперь я понимаю, что это было, в детстве же думалось, что все эти алллейки придуманы для нас, детворы, специально. Небольшие клочки земли, где сажали кукурузу, картофель, ячмень и другие культуры, были отделены полосами из деревьев. Эти полосы состояли из двух рядов посадок, которые мы называли аллейками.

Аллейки были разные: близкие и дальние, веселые и не очень, интересные и нет. Самые ближние к поселку аллейки были из тутового дерева. Некрупные, компактные деревья с круглой кроной и чуть резными листьями были желанны для нас в начале июня. Они покрывались сначала небольшими бело-зелеными ягодами, похожими на сережки вербы по весне. Такие же - на небольшой ножке, с крупинками, тесно прижатыми друг к другу, циллиндрической формы сантиметр- полтора в длину. Постепенно ягоды зрели и становились белыми, сизыми или совсем черными. Самые сладкие - белые. Сизые - самые нежные и сочные, черные - сладко-кислые, приятные, редкие. Ягоды тутовника не заготавливали впрок, его просто ели, в основном - дети. Нагибали ветки, залезали на деревья, или просто подбирали с пола то, что упало с дерева. На полу были самые сладкие ягоды: немного подвядшие, но приобретшие от этого еще больше янтарного неповторимого вкуса. Они ничем не пахли, немного травой ... Но лучше их ничего не было...

Гораздо позже я поняла, что посажены они не для нас, а для определенной цели. В мае приезжали на грузовиках молодые девушки и парни. Они срезали самые верхние и молодые ветки и увозили их на машинах. Этими ветками, а вернее листьями, кормили тутового шелкопряда- червя, который умирая, оставлял людям свой саван. Люди распутывали кокон и... получали готовую шелковую нить.

Деревья тутовника я видела в Крыму, но ягоды с нашими там не сравнятся: огромные, тучные и сочные, они были только черными. На дерево почти нельзя было влезть, такое оно было мощное. Почти все прыгали за ветками снизу, пытаясь притянуть их и полакомиться. Пальцы рук были вымазаны и у взрослых, и у детей. Так и шли на море, где вода долго не могла смыть их...
Но в Крыму мои деревья встречались не часто, у меня же - их были целые аллейки!




Иногда аллейки состояли из смешанных посадок. Обычно это была алча, дикая груша или яблоня, клены. Алча росла повсюду. Весной раньше всех на совсем черных и голых веточках появлялись белые почки и через пару дней все взрывалось белой пеной небольших цветочков. Ничем особенно не пахнувшие, они приносили столько радости! Очень быстро роняли свои лепестки, уступая место вишне и черешне, о те блекли в розовой пене урюка и персиков... Последний аккорд был за яблонями и душистыми грушами.




Зеленые бусины алчи быстро росли и привлекали к себе. Набивая зелеными шариками целые карманы, мы по целым дням грызли кислую мякоть с еще белыми косточками. Потом о ней как-то все забывали и видели только тогда, когда деревца алчи становились янтарно-желтыми от спелых плодов или чернильно-черными. На земле лежали опавшие плоды, но никто их не собирал. Было много другого, сладкого и сочного, чтобы есть эту "кислятину". Зимой, выбирая из компота разные фрукты, сразу узнавалась алча: кислая, с гладкой круглой косточкой, дарящая воспоминания о знойном лете...

Думаю, что деревца эти в основном выросли из косточек, потому и назывались - дичками. Но иногда среди этих дичек, вооруженных огромными шипами, как у дикой груши, например, и рождающих маленькие терпкие и несъедобные плоды вдруг само собой появлялось деревце, которое дарило людям свои вполне культурные плоды. Такие деревья сами находили человека, и каждое имело свое лицо.

Однажды я шла по аллейке, которая отделяла виноградники. Идти было приятно, так как ноги утопали в густом зеленом ковре травы. Это было редкостью в августе. Здесь же, где были виноградники и требовали частых поливов, разливалась вода. Места разлива и покрылись зеленой травой, свежей и невысокой, напоминающей хорошее ковровое покрытие. Идя по нему в знойный августовский день, я увидела сливу в траве. Наклонившись, заметила, что из трещин на сливе выползают муравьи. Значит, сладкая... Но оглянувшись вокруг, не нашла ни одного дерева сливы. Кругом росли лишь невысокие тутовые кусты. Тогда я окинула взглядом всю аллейку, уходившую вдаль, и в начале ее заметила дерево из трех стволиков, выше остальных. Подойдя к нему, увидела, что это и есть оно. Все нижние ветки и листья были объедены коровой, которая стояла тут же и была привязана за колышек длинной веревкой. Веревка обмоталась вокруг дерева и не пускала корову дальше метра. Так и стояла та, дожидаясь, пока кто-то придет и распутает ее. И точно, скоро подошла женщина-узбечка с ведром воды. В эмалированном зеленом ведре колыхалась белая прохлада, отражаясь на солнце бликами, маня и подразнивая. Увидев меня, женщина улыбнулась и показала на ведро:"Чистый!" Я благодарно кивнула и присела у ведра. Солнце сразу стало ласковым, оно просто смеялось и прыгало в воде, пока я пила. Холодная вода через приятный ободок ведра была ни с чем не сравнима. Я поблагодарила, но женщина, видя мое разгоряченное жарой лицо, сама полила мне на руки, чтобы я умылась. Пока она поила корову и перевязывала ее в тень, я стояла в прохладе соседнего тутового дерева и смотрела на сливу. Три ствола тянули свои ветки туда, где им не страшны животные, которых здесь часто привязывают. Там, вверху, они разделялись на веточки поменьше, а те с гордостью показывали мне свои сливы: сизые, крупные. В траве рядом лежало несколько. Я взяла одну, села и вскоре ощутила сочную мякоть нагретой солнцем сливы. То же солнце, что подарило мне только что прохладу и негу воды, породило сочную сливу. Кислинка нежной кожуры смешивалась с зеленовато-красной мякотью, а нагретая солнцем слива пахла. Пахла августом... Уже догорающим летом... Напоминала, что скоро в школу... Рядом в четких рядах виноградников спели кисти янтарных ягод... Ясный и тихий день точно замер, чтобы я запомнил все это, выпила тот знойный день и солнце, чтобы поняла, как прекрасна жизнь, которая похожа на глоток прохладной воды в полдень и сочную знойную сливу... Дерево стояло молча, но я чувствовала, что оно радо, что мне понравилось... Я улыбнулась, подошла к нему, погладила по черной ободранной коре. . На стволе, в местах, где была повреждена кора, застыла прозрачная смола. Едва уловимый горький привкус от коры был мне ответом на мою благодарность.





С тех пор это дерево я знала в лицо. Я приходила сюда просто так, когда сливы были еще зелеными и здоровалась с моим деревом, а потом приходила в августе уже с ведром, которое быстро наполнялось сизыми спелыми плодами. С земли нельзя было дотянуться до хрупких веток, а подтянуть крючковатой палкой - означало бы сломать ветки, увешанные сливами. Никто бы не сказал ни слова, ведь дерево это никем не охранялось, никто за него не отвечал... Но сделать этого было просто невозможно. Оно было мое, и я его сама охраняла. Я влезала на него быстро и легко, опираясь на соседние стволы потоньше, затем срывала сливы с веток и бросала в траву. Спустившись, подбирала целые сливы, которые ничуть не побились, так как их приняла зелень травы, и опускала их в ведро. Когда ведро было полное, садилась, как в первый раз у ствола дерева в траву, выбирала сливу самую-самую и, закрыв глаза, подносила ее к лицу. Зной не заглушал аромата, пальцы сами тянулись к матовой кожуре. Мазок - и сизый налет становился яркой глянцевой полосой, сверкающей на солнце. Все сливы были одна к одной, чистыми, нарядными. Это удивляло. У многих сливы росли дома, но все они с ранней весны были покрыты пупырышками клейких капелек - это было признаком, что внутри уже живет червяк! Сливы редко сушили или ели, их просто обрывали и уничтожали. Сколько не обрабатывали их до и после цветения, все повторялось каждый год. Моя слива росла без присмотра и пригляда, как брошенное дитя. Но ничего не могло испортить ее голубую кровь, чувствовалось, что в ее жилах течет неведомая, но королевская кровь.

Вспоминая мою сливу, я думаю о том, почему так дорожили семьи в прошлом своими родовыми корнями. Род - был копилкой, куда веками складывались по капле мелкие монетки, делая содержимое все богаче и богаче. И все дело в том, кому достанется эта копилка. Моту, который разобьет ее и, собрав монеты, отнесет их в ближайший ломбард или благодарному потомку, который, показывая на нее своим детям скажет:"Здесь то, что оставили вам ваши дедушки и бабушки. Приумножьте же этот дар и передайте вашим детям!"

Урюковая роща

Не знаю, к своему стыду, когда и кто посадил те деревья, что росли в урюковой роще. Они не были похожи на те, что были у многих в поселке. Наши абрикосовые деревца были не толще руки, невысокие и раскидистые, с крупными нежными плодами. А те... Попадая в рощу, сразу как-то проникался благоговением перед возрастом этих деревьев, понимал, чтобы им вырасти, должно было пройти много времени... Читая о заповедных рощах в Древней Греции и Риме, я так себе и представляла их: темные стволы урюковых деревьев, высоко уносящие свои вершины. Там, у древних, такие рощи были жилищем богов. Их нельзя было вырубать или уничтожать. Они охраняли людей и помогали им. До сих пор в окрестностях Рима такие рощи еще напоминают о том времени. Раб, сбежавший от своего хозяина и достигший такой заповедной рощи, мог укрыться в ней безбоязненно. В пределах ее он был в безопасности. Он имел право на получение свободы. И никто не смел нарушить этого. Такая роща была надеждой и убежищем... Спасала, укрывала, хранила... Ее охраняли нимфы, жившие в прохладных ручьях и ветвях деревьев...





У нас, весной, в короткий промежуток, когда под урюковыми деревьями росла шелковистая трава, все кроны покрывались розовыми облаками цветов... Нежный аромат плыл в воздухе до первого дождя. Всего несколько дней продолжалось это цветение, но как это было чудесно...



Знаю, что такие рощи сажали не просто, обычно это было связано с памятью о каком-то важном событии для данного места, люди хотели увековечить в памяти что-то важное. Но время не донесло до меня истории урюковой рощи, хотя я надеюсь когда-нибудь узнать что -либо об этом....

Летом трава под деревьями выгорала, сухая земля покрывалась сплошным оранжевым ковром из упавших плодов... Тонкий аромат в знойный полдень одурял, повсюду слышалось жужжание ос, которые прилетали полакомиться сладким соком растрескавшихся от падения плодов. Обычно, в урюковую рощу приходили, чтобы заработать ведро урюка для варенья. У многих не было этих деревьев дома, да и собственного дома не было. Ребятня шла утром в рощу, чтобы собирать упавшие с высоких деревьев плоды. День пролетал быстро за гомоном и разговорами, а вечером разрешалось набрать ведро урюка домой. Зимой, когда открывалось варенье с янтарными косточками и дольками золотистого урюка, все благодарили нас с братом. И нам было очень приятно, что наш труд ценят.




Те, кто был постарше, ходил весь сезон на сбор урюка, дома из принесенного урюка вынимались косточки, а дольки раскладывали для сушки на фанерных листах во дворе.


Гора косточек росла, но их не выбрасывали. Мои усидчивые подружки постепенно набирали огромные емкости сладких косточек, нанизывали их на нитки, и все это богатство припрятывалось матерями на зиму. Сидя зимними вечерами у печки, мы с Джамилей ели сладкие косточки, они были ничуть не хуже миндальных.. .Вспоминали о лете, обсуждали наши школьные дела...

Урюковая роща была островком, который находился не совсем рядом с Домом отдыха, но на видимом расстоянии. Весной, когда дожди делали стволы деревьев совсем черными, а ветки даже не намекали о жизни, все ждали той поры, когда все взорвется розовым дымным маревом! Это происходило каждый год, но все ждали этого всегда с трепетом. Цветение урюковой рощи было воскресением к жизни! Чудом! Такой энергией живого, что невозможно было этого не ждать ежегодно, каждую весну...

Мне всегда казалось, что наша роща возникла на пути, по которому шли караваны когда -то давно-давно. Шли в Бухару и Хиву, делая остановку в тени деревьев. Пологие склоны оврагов хранили следы воды... Следы реки? Исчезнувшее живо предсталялось: в жаркий полдень погонщики распрягают и поят животных, снимают поклажу и разворачивают шатры. Вечер дарит прохладу и покой, огни костров собирают всех вместе, течет беседа и звучит музыка саза...

Джида

Джида... Начало мая, море запахов и ароматов... Среди них - один, который ни с чем не спутаешь... Он напоминает нежное, но сильное дыхание солнца и жизни... Ждида... Это цветет она.


Это дерево хорошо заметно издали: непривычно оливкового цвета, точно покрытое густым слоем пыли, растет оно обычно по обочинам дорог и неудобий. Когда цветет джида, пройти мимо невозможно. Её аромат притягивает к себе, невольно сворачиваешь с дороги и подходишь к невысоким деревцам. Ветки, тонкие и гибкие, свисают очень живописно. Нежная кора веток, глянцевая и блестящая, сверкает на солнце. Вся ветка - в серебристых, продолговатых, тонких листочках, покрытых сверху серебристыми точками. Вдоль неё - множество маленьких желтых цветочков, похожих на колокольчики. Четыре лепестка, открытые навстречу жизни, благоухают и дурманят. Маленькую кисточку с цветами обычно срывают и продевают за ухо, Чарующий аромат долгое время не угасает. Однажды я нашла такую кисточку с цветами в учебнике, она была положена туда неведомо когда и неведомо кем, но аромат цветов, хоть уже и сухих, был достаточно сильным.


Ряд деревьев ждиды у нас тянулся по аллейке к озеру. Помню, когда они были совсем тонкими, в толщину с детскую ручонку, потом незаметно как-то заматерели. Заметила это однажды, когда подъехала на велосипеде, в первые дни сентября. Было жарко, трава вокруг пожелтела, поля уже были в стерне. Ряд джиды напоминал застывших в причудливых позах каких-то существ: кора от земли была черная и потрескавшаяся, ветки изогнуты в разные стороны. Деревья как-то повзрослели, раздались вширь, хотя в высоту были те же, разве стали пушистее. Помню как-то ранней весной, блуждая здесь, я нашла несколько грибов на изогнутых стволах- вешенки. А теперь под ногами лежали плоды: небольшие, сантиметра в 3 ягоды, внутри - продолговатая косточка, а вокруг - ватообарзная мякоть. Косточка, когда она долго во тру, становилась гладкой, и тогда можно было увидеть на ней ровные светлые полоски, идущие вдоль. Обертка ягоды была разных цветов: от желтой до ярко-оранжевой. Деревья на озере - все были с крупными плодами, сладкие. В кармане они шуршали, как сухие листья. Мы ели их, катаясь в еще жаркие дни сентября на велосипедах, целыми днями... Зимой иногда вспоминались те мягкие, душистые по-своему плодики. Тогда можно было поехать на базар и там у старого казаха-аксакала, с седой бородкой клинышком, купить баночку джиды. Дома мять каждую ягодку и неспешно класть ее в рот, а потом долго жевать и чувствовать сахаристую мякоть... Знаю, что ее подают гостям вместо сладостей, пьют с нею чай, сама не пробовала. Но сейчас бы с удовольствием выпила ароматного настоя из джиды.


Когда-то у бабушки, куда я приезжала очень часто, мы с ней пили чай из ждиды. Это было весной. Она отодрала несколько полосок коры от гибких веток. Кора на них была гладкая , глянцево-бордовая. Мы положили эти полоски в чайник и залили кипятком. Получился настоящий чай: с красивым насыщенным цветом и тонким ароматом. Бабушка рассказывала, что во время войны ждида была единственным лекарством от всех инфекций: живот ли скрутило, еще что - чай из джиды был сильным и безотказным средством.

Помню, что в детстве я сделала для себя открытие: оказывается, ждида бывает разная. Деревья, что росли рядом с нашим домом, были те же, что и на озере. И цвели так же... Но вот плоды были совсем крошечные, в пол сантиметра, с бледной кожицей и темной, просвечивающейся косточкой. Совсем поздно, уже в ноябре, когда идут дожди, они становилась необыкновенно сладкими. Мякоть, намокшая под дождем, была нежной. Но запаха - никакого.

Самую крупную джиду я видела однажды, совсем маленькой. Мы шли с бабушкой пешком по дороге и увидели на краю Николаевки небольшое деревце. Ветка была сломана и лежала на земле. Огромные оранжевые ягоды не оставили нас равнодушными. Мы подошли и отломили несколько уже подвядших веточек. Шли и ели джиду. А бабушка рассказывала, рассказывала...

У ждиды есть и еще одна особенность - ее колючки. Они огромные, острые, в несколько сантиметров, покрытые такой же глянцевой корой, как и ветки. Колючки ждиды были бедствием для детворы: наступив на ветку джиды, можно было быть уверенным, что нога будет болеть и сильно. Колючки джиды не гнили, поэтому избавиться от них, как от других заноз, не получалось. Приходилось доставать обломанный конец, как бы глубоко он не засел в пятке... Но зато и случаев заражения от ее колючек не было: больно, но, вытащив колючку, ранка быстро заживала.

С какой радостью я бросилась с оливковым зарослям в Крыму, думая, что это моя ждида! Нет, это были оливы, молодая поросль.
В Москве тоже однажды в парке увидела что-то похожее... Но листья были более округлые, крупнее. Что-то подсказывало: не может это быть просто обманом, что-то ведь было общее между этими деревьями. Прошло несколько лет, я не раз встречала похожие кустики в журналах по цветоводству. Все больше и больше любителей садового искусства стремились посадить у себя лох серебристый... Вот как назывались те кустики в парке - лох серебристый. Серебристый - это точно, а вот лох...Современная негативная окраска слова никак не шла этому красавцу. Но я полностью уверилась в том, что это родственник моей ждиды. И не ошиблась. Однажды наткнулась на статью о дереве с необычным названием - гумми. На изображении - моя ждида. Тогда я и узнала, что родом это дерево из Китая. К нам попало давно. Когда-то плоды ждиды брали с собой в дальние путешествия: она помогала в дороге перенести голод и болезни. Косточки никто не сажал специально, просто в местах остановки, брошенные у водоема с водой, вырастали деревья. О них можно было не заботиться, они росли сами. Не боялись ни мороза, ни солнца. Так остались те древние места стоянок караванов своеобразными островками с деревьями ждиды. Издали они указывали погонщикам путь к месту отдыха, манили ароматом, когда цвели, угощали плодами, когда была осень. Караваны шли из Китая в Индию, шли долго и медленно, делали остановки и вновь пускались в путь... Текли столетия... Все стирает неумолимое время. Но жизнь серебристого дерева донесла до нас тот аромат, что везли верблюды в расписных хуржунах. Нет тех погонщиков и караванов, давно забыт и путь, по которому шли они, несметные сокровища расточились и исчезли... Но живет дерево, которое каждую весну благоухает нездешним ароматом, уводя воображение в далекие дни... Кто знает, сколько встреч было под сенью этих деревьев, сколько ароматных ночей, сколько веточек, заткнутых за ухо долго-долго напоминали о пьянящей любви той, что осталась ждать ... В знойном запахе пьянящей ждиды - песня веков, неугасающая жизнь. Сколько раз приходилось видеть старые, сгнившие пни джиды - не долог ее век. Но всегда, оглянувшись вокруг, можно увидеть то там, то здесь молодое деревце. Оно поднимается, растет, цветет, плодоносит.. Без конца... И маленькие желтые колокольчики ее цветов по весне сзывают к себе всех и каждого: подойдите, посмотрите - весна! Эта песнь поется Создателю. Не словами и звуками - ароматом...

Акация

Приехав в Москву, я заметила, что часто возле домов, в качестве зелёных насаждений, растут невысокие чахлые кустики. Обычно они были стрижены, но за домами, где деревья росли вольно, эти кустики могли дорастать до 2 метров. А обратила я на них внимание потому, что листья уж очень у них были похожи на листья акации. Только размером значительно меньше. Тогда я объяснила это климатом: на юге всё больше и пышнее. Кустики состояли оз 2-4 стволиков в 2 пальца толщины, кривоватые, с тонкими гибкими ветвями. Приглядевшись, можно было заметить колючки, которые прятались на ветках. В июне появились цветы. У-у-у, как они меня разочаровали: я ведь ждала увидеть, пусть и меньшие по размеру, но цветы акации, а увидела невзрачные, совсем маленькие одиночные жёлтые цветочки. Потом на месте цветочков появились ... стручки, как у гороха. Их обрывали ребятишки и делали свистульки-гуделки, издающие пронзительный звук. И только листья ( на тонком прутике по обеим сторонам идут параллельно листочки, образуя листовую пластину) были похожи на акацию.
Зря я с сожалением поглядывала на москвичку, она-то и оказалась настоящей акацией-караганой, а акация на моей родине была - робинией. В очередной раз я удивляюсь: в каком благословенном месте я жила - даже самое обычное дерево неудобий - акация- была не просто акация, а робиния. Дерево красивое, со свежей яркой листвой, хорошо стригущееся и на Западе растущее в виде аккуратного деревца с круглой кроной.

Моя акация или робиния была падчерицей среди обилия растительного царства Дома Отдыха. Росла она на самых неудобьях, почти никогда не поливалась, а летом была покрыта слоем пыли, ибо росла почти всегда рядом с дорогой. Зато она была первой красавицей весной. Цвела одновременно с сиренью, в апреле. Сначала, в пору весенних дождей, робиния стояла вся покрытая прошлогодними стручками с семенами. В ветреную погоду они так жалобно шелестели, иногда роняя стручки на землю. Стручок был коричневого цвета, в 10 сантиметров длинной, с тёмно-коричневыми семенами с горошину, только плоскую. В первые устойчивые тёплые деньки дереве как-то сразу покрывалось нежными, салатного цвета, шёлковыми листочками. Ведь акацию белую называют еще и шелковой. Как точно! Деревца стояли стройными рядами сразу за столовой и у крайних корпусов. Сами деревца казались ещё молодыми, но кора на стволах была вся потрескавшаяся, в трещинах. Дождевая вода скатывалась по коре и казалось, что не только корни, но и кора пьёт эту воду, пьёт впрок, запасаясь на время знойного лета. В 20 числах апреля все деревья были в цвету: среди светлой листвы гроздьями, кистями, похожими на виноградные, белели соцветия акации.
Нагнуть ветку акации, чтобы сорвать цветок, было нелегко. Деревья были достаточно высокими, как вишня или слива, и нам, детям, приходилось или забираться по прямому стволу и нагибать ветку ногой для тех, кто внизу, или просить взрослых ребят нагнуть ветку. Ветка, как будто зная, что её чудесные цветы привлекут внимание, вся ощерилась колючками. Но это не пугало, мы нагибали ветки и ломали их, как ломают сирень. Белые кисти пахли сладковато, но с травяной ноткой. Пчёлы забирались внутрь цветка, похожего на башмачок, и копошились там в жёлтой пыльце. Мы стряхивали ветки, чтобы случайно заплутавшая пчела не укусила. Потом срывали кисть с цветами и ... ели. Цветы были сладковатыми, с приятным, еле ощутимым ароматом.
"Белая акация" -так называлась оперетта, которую я узнала классе в 6-7. Странное, на первый взгляд, было название, учитывая, что оперетта рассказывала о любовной истории вернувшегося из плавания молодого человека. Действие происходило в Одессе. Во дворе цветёт белая акация. И даже тогда маленькой девочке были понятны все параллели: цветение акации ассоциировалось с весной, а это пора любви. Вернувшегося из плавания героя ждало разочарование: его девушка - яркая и блистательная- оказалась ему не верна. Зато в этом же дворе оказывается другая - совсем простушка, самая обычная, ничем не примечательная. Она и оказывается избранницей. Какое ёмкое название: акация, такая неприметная и простая среди других деревьев, в пору цветения превращается из золушки в принцессу. Белая акация - простота в обыденности и пышность в цветении. Сколько параллелей с человеческой жизнью...

Но была у нас и акация колючая, огромное дерево с гигантскими, почти 30 сантиметровыми стручками. Семена напоминали фасолинки, глянцевые и блестящие. Как цветёт этот гигант, я никогда не видела, а вот мёдом из створок стручков лакомилась. После зимы, среди сопревшей прошлогодней листвы, лежали отсыревшие, мягкие, почти чёрные стручки этой странной акации. Если открыть стручок, то по его краям можно обнаружить зеленоватую липкую массу, клейкую и сладкую. Однако начинавшую горчить, когда попадала в рот. Поэтому этот "мёд" можно было только пробовать, иначе горечь во рту вызывала тошноту.



Теперь я знаю, что это дерево называлось цератония, а еще - рожковое дерево. Из него, действительно, когда-то делали сладости - конфеты, поэтому иногда его звали и конфетное дерево. Семена же, которые были все одинакового размера в стручках, использовали для взвешивания. Они, одинаковые по массе (200 мг), служили гирьками при взвешивании драгоценных камней, отсюда единица массы драгоценных камней — карат (от греч. keratio — стручок рожкового дерева).



Гигантская акация была во всём гигантом: особенно удивляли её почти 10 сантиметровые колючки, а само дерево возвышалось над всеми деревьями и гордо распластывало свои ветви в сторону. По одиночке оно не росло, его тоже сажали в посадках. И я думала, что участь его - быть всегда высоким и неуклюжим, так как особой красоты не было ни в цветах, ни в листьях. Оказывается, дерево это ценится за необычную крону, которая может достигать огромного размаха. Где-то в "италиях и франциях"его сажают вольно, чтобы ветки не стесняли соседи. И тогда, в ясное солнечное утро оно отбрасывает рифлёную тень, а солнце серебрится в ветвях, будто запутавшись в них. На фото это очень красиво. Но, видимо, у нас из-за дефицита земли, посадили этого гиганта среди посадок белой акации, и смотрелся он, как гадкий утёнок среди кур. А был-то ... лебедем - .....
Как часто человек остаётся неприметным для других только потому, что нет надлежащих условий. Ещё обиднее, что сам он этого и не знает о себе. Но если "посадить" его вольно и дать свободно развиваться, то однажды можно будет увидеть ... "солнце в его ветвях".