Подснежники

В середине февраля начинали появляться проталинки, а в начале марта - первые подснежники. Они росли на озере. Озеро представляло собой вовсе не озеро, хоть так и называлось. Как я сейчас понимаю, вода в это озеро попадала из главного арыка, который начинался где-то в районе. У нас он разветвлялся: большая часть поступала в озеро, а остальная текла через весь посёлок и дальше... Куда дальше, долго оставалось загадкой, те края вообще казались мне далёкими и чужими. Часть воды в нашем озере была из горной речки Ак-су, что означало "Белая вода". Начало её было где-то в горах. В районном центре она была совсем не рекой, а ручейком, зато текла по широкому ложу из гальки. Местами люди вырыли ямы, чтобы можно было купаться в жару. А к нам "Ак-са" (именно так произносили все) приходила закованная в искуственные берега рукотворного канала -арыка. Вода в озере всегда была ледяная, а летом только небольшая полоска в 10 сантиметров прогревалась. Мы даже этого не замечали, все могли плавать с детства. А отдыхающие, место, где я жила, было Домом отдыха (Дом отдыха "Манкент"), не решались все 12 дней отдыха войти в воду. Вода была голубая, как в море. Замечательным местом был пляж, с настоящим белым песком, питьевым фантанчиком, навесом для загара. Но самое замечательное - водопад! Самый настоящий! Падающий с огромной высоты, гремящий и шумящий, привлекающий множество людей к себе. Все желающие, а их было всегда много в знойные дни лета, собирались на специальной площадке, чтобы полюбоваться фейерверком брызг, которые рассыпались, искрясь на ярком солнце, с грохотом падали и разбивались где-то внизу. Было даже страшно. Чтобы рассмотреть водопад , можно было спуститься по тропинке вниз и оказаться там, куда падал водопад. Здесь всегда было прохладно, и миллионы крохотных брызг падающего водопада, уносимые ветерком, накрывали тебя, даря ощущение комфорта и прохлады, дышалось, как после грозы. Можно было, слегка повернувшись и найдя удачную перспективу, увидеть радугу даже без дождя. Ещё лучше - присесть на корточки и смотреть снизу вверх на пылящий поток ослепительно белой воды. Когда вода оказывалась внизу, она бурлила и пенилась, пена - это просто тысячи и тысячи воздушных пузырьков, которые рождали то снежно белое прохладное облако, которое бурлило у самых твоих ног. Дальше вода продолжала свой путь уже в объятиях арыка, заросшего камышом, зарослями ежевики, какими-то неведомыми травами и травинками, вода продолжала свой путь дальше, чтобы напоить сады и поля какого-то неведомого мне Карабулака. А здесь, внизу водопада были только грохот и рыбаки. В бурлящей пене ловилась маринка, рыбка, похожая на форель. И если здесь был мой папа, то можно было часами сидеть рядом и смотреть на падающую воду - никогда не надоедало. Мы ни о чём не говорили - всё грохотало вокруг, но казалось, что мы просто далеко -далеко, на неведомом острове, этакие Робинзон и Пятница, занятые ловлей рыбы на обед или ужин. Наверное тогда я научилась распутывать леску, выбирать нужный крючок, не бояться извивающихся червяков в железной коробочке из-под монпасье, снимать рыбу с крючка, не прорвав жабры, надевать рыбу на кукан и опускать его в воду, закрепив надёжно у берега. Этот водопад был выходом воды из "озера". Позже водопад заключили в бетонную трубу, как-то всё "облагородили", как казалось устроителям, и весь шарм его пропал. К озеру вела асфальтированная дорога, чтобы отдыхающие могли гулять в любую погоду. Подходя к озеру, воды не было видно . И поэтому, когда изнывая от жары, вода голубой чашей вдруг выныривала из-под ног - это было что-то! Озеро находилось в ложбине и надо было спуститься к нему. По левую сторону росла огромная верба, накрывая своими ветвями деревянный сарай - там сидел лодочник. И тут же начинался дощатый настил, к которому пришвартовывались лодки. Настоящие лодки, с вёслами и скамеечками для сидения. Можно было, оставив залог, как правило это были часы, сесть в лодку и "отправиться путешествовать". Помню, что обычно это было с соседом, дядей Мишей. Он брал своих дочерей, мы садились в лодку и отчаливали. У озера был"конец" и "начало". Там, где вода втекала в озеро был"конец". Именно туда мы и плыли. Вода в той части озера была намного теплее, но цвет её уже не был голубым, он был грязного, бурого цвета. Однако купающуюся ребятню это не смущало. По форме озеро не было круглым. Это была та же "тесьпа", только наполненная водой. Мы заворачивали за поворот, иногда вплывали в небольшие бухточки, если нас что-то привлекало по берегам. Обычно вдоль берегов ничего не было. Иногда непонятно как вырастало дерево вербы, возле него сразу начинала кипеть жизнь: отдыхающие высаживались в бухточке возле деревца и устраивались там на целый день. Деревьев на озере почти не было, только на пляже росли несколько тоненьких, недавно посаженных веточек. Без полива они росли плохо. А в жару так хотелось хоть где-то найти укрытие. Иногда нас привлекало ярко -желтое пятно на фоне выгоревшей травы, такая картина была всегда, кроме короткого времени ранней весной, когда берега озера были изумрудно-зелёными. Подплыв к берегу, мы высаживались и рассматривали невысокие кустики, все покрытые желтыми цветами. Это была "дикая роза". Она благоухала ароматом, а мы старались сорвать хотя бы веточку. Редко это удавалось: все стебли были в иголочках, острых и настырных. Надо было очень осторожно согнуть веточку и постараться сломить её, иначе нежные лепестки опадали, и исколотые пальцы приносили только досаду. Но если веточка была сорвана, даже к вечеру, уже вся завядшая, она всё равно пахла. Я старалась не забыть её в лодке, а придя домой, положить в книгу, лучше учебник, лучше совсем неинтересный, например, в "физику". Как правило, это была середина учебника. И вот зимой, приближаясь к середине учебника, я всё чаще и чаще открывала страницу в середине, брала в руки высохший цветок с одним листиком и вдыхала его запах. Так было весело вдыхать его: он напоминал о лете, он говорил, что ещё чуть-чуть и лето снова наступит. "Дикая роза" была шиповником - розой колючейшей. Какое точное название!
Но иногда, подплывая к берегу и видя цветочный жёлтый островок, все разочаровывались. Это был кустик издали похожий на нашу ароматную "розу", и цветочки у него тоже были похожи. Но они не пахли. И их никто не рвал. Никто не разглядывал, никто не восхищался. А было чем: они цвели всегда, до поздней осени. Тёмно- зелёные резные листочки, веточки по 40-50 сантиметров, и улыбающиеся желтизной цветы. Очень модное теперь растение, его сажают на горках и возле водоёмов. А называется оно "лапчатка кустарниковая". Я узнала твоё имя, безымянная принцесса. Пусть и прошло 35 лет...
Однажды рядом с озером прошла дорога. При её строительстве экскаваторы добывали землю тут же, терзая поляны, покрытые тонким слоем плодородной земли. Глина, вывороченная из глуби, безжизненная, мёртвая всё лето и осень зияла раной. Но весной, оказавшись поблизости, мы, испустив возгласы удивления и радости при виде ярко оранжевого пятна, ринулись к нему. Перед нами был кусок земли, где проглядывала ещё та мёртвая глина, но ... Повсюду росли какие-то невиданные доселе нами цветы!? Это были невысокие пушистые кустики около 30 сантиметров, в сизой перистой листвой, а над кустиками поднимались на тонком стебельке яркие оранжевые цветы. Лепестков было 4, они колыхались на солнце весёлые и радостные. Цветок был хорош только живой, сорванный, он быстро терял упругость и безжизненно поникал. Эти цветы я видела только однажды, потому что на второй год на том месте росли уже новые травы. Земля постепенно залечивала раны. Но те оранжевые лепестки помнила долго. А теперь, узнав, что это были за цветы, удивляюсь: как их туда занесло? А был это калифорнийский мак. Вот почему цветы так быстро вяли, а листья были сизые. Это был родственник нашим обычным макам! Другое название цветка - эшшольция. Очень неприхотливый летник, рано весной сеется и больше не требует ничего, только сам удивляет всех своим цветением. Цветёт непрерывно, тут же разбрасывает свои семена и - жизнь продолжается. Просто врачеватель земли какой-то!
Но самым привлекательным озеро было весной, в марте. Тогда берега его напоминали какую-нибудь Голландию: все покрытое шёлковой щёточкой новой молодой травы, что топорщилась зелёным ёжиком, а между игольчатой травы - они, подснежники. Папа знал и их настоящее имя - шафран. Удивлению моему не было конца, когда я узнала, что вот эти наши подснежники где-то там, в Испании, специально выращивают на полях. Потом у распустившегося цветка срывают только жёлтый пестик. Их сушат и получают очень дорогую и ценную пряность. Её кладут в блюда из риса, чтобы придать ему золотистый цвет. Пройдут годы, я доберусь до Дон Кихота, прочту о красавицах, у которых кожа, цвета шафрана, и будет долгий разговор с папой, где я взахлёб буду рассказывать ему о прочитанном, удивляться, что такой ценный цветок, стоимость шафрана оценивалась на вес золота в буквальном смысле в средневековье, мы рвём и топчем, ничего не зная о нём. Папа слушал и тихо улыбался, улыбался тому, что видел, как происходит то, что называется "познанием мира". Видимо, его радовало, что я вижу вокруг не просто травы и цветы, но люблю их, а значит никогда не забуду. Так и случилось: каждую весну, в марте, смотря на заснеженный ещё город, я вижу - подснежники. После даже короткой зимы можно вглядываться в эти первые цветы бесконечно. Нежные зелёные травинки были обёрнуты прозрачным пергаментом-чехольчиком до середины цветка. Получался такой миниатюрный букетик, Из центра рос стебель с белым цветком. Когда тот открывал свои удивлённые глазки после зимы, цветок искрился жёлтыми пушистыми тычинками. Аромат был совсем простой, но такой нужный весной: цветы, собранные в букет, можно подносить к лицу бесконечно, они источали аромат свежести, зелёной травы и всё. Больше ничем они не пахли. Но так дороги были эти первые цветы каждую весну. И если на озеро наведывались толпы ребятишек и рвали букетами эти первые цветы, то у бабушки мне довелось увидеть цветущие волны подснежников. Почему волны? Тесьпа, как и берега нашего озера, имела холмистую поверхность. Помню, что был солнечный тёплый день, но ноги разъезжались от непросохшей ещё глины на ещё совсем коротенькой траве. И мы не рвали подснежники, а просто стояли и смотрели, как россыпи белых глазков то уходят вниз, то поднимаются вверх. А позже мне даже снилось это во сне, когда наступал март, а весной и не пахло. Это было в Сибири, где первую зелень можно увидеть только в 20 числах мая.
Мои подснежники я увидела ранней весной в Москве, на клумбах. Конечно, в 90 годы все клумбы подзахирели, и от них оставались лишь следы, поросшие жирующими сорняками. Но позже стали появляться цветы сначала в центре, а потом и на окраинах, цветы везде: на столбах, на всех пригорках и возвышениях вдоль тротуаров, вдоль трамвайных путей...
Мои подснежники оказались крокусами. У нас они были только белые, но как чудо иногда попадался жёлтый цветок. Но это было раза два за всё время. Мои подснежники были похожи на стройных солдатиков-гвардейцев, сопровождающих весну. Крокусы же городские, имея большой цветок, не в силах удерживать его, постоянно омываемые дождями весной. А листья-иголочки, превратились в раскидистые тяжёлые для этого цветка пучки, которые не стоят ёжиком вокруг цветка, а лежат на земле, не в силах приподнять своих жирных листьев. Но весной этого не замечаешь. Крокусы приходят первыми, они радуют всех проходящих мимо клумбы: дети указывают на них пальчиками своим мамам, старушки останавливаются и подолгу смотрят на маленькие кустики, даже женщины, спешащие на работу и с работы, замедляют шаг. Как чудо воспринимаются крокусы в городе, у подъезда. Все проходят, а на лице немой вопрос: здесь? так сорвут же! Никто не сорвал ни одного цветка. Все только внимательно рассматривали, что же это там такое цветёт? И каждый раз вместе со мной радовались, что сегодня появился новый, сиреневый или жёлтый цветок. Потом крокусы сменили цветение нарциссов, потом тюльпанов... А люди каждый раз, точно впервые видя всё это, приостанавливались на минутку. Потом я поняла, почему: у многих на дачах растут эти же цветы, но они видят их так редко, выбираясь иногда на денёк за город. Но выбравшись, надо успеть и то и это, а потом назад. И цветы весной многие видят в статике. А так не бывает в природе: каждый день цветок меняется: вот показался из земли бледный проросток, вот уже листики появились, бутон, первый цветок, цветочные островки... Вот что удалось увидеть тем, кто проходил каждый день мимо цветочной клумбы у подъезда. А когда наступило лето, тень дала выжить только самым стойким, в основном, зелени без цветов. Люди разъехались по дачам, и скромная клумбочка как-то тихо отступила, стала совсем незаметной. До следующей весны...до следующих крокусов.

Тесьпа

Что это, одним словом объяснить сложно. Сейчас я думаю, что это было высохшее русло какой-то реки. Об этом говорят покатые берега и извилистый рисунок "тесьпы". Представьте такое русло, это и есть "тесьпа". Само слово тоже мне не понятно: то ли казахское, то ли украинское. В тесьпе пасся скот, привязанный длинной верёвкой к кольям, которые вбивались в землю. Воды рядом не было, это почти везде у меня на родине так, поэтому надо было ходить в обед поить животных. В основном, это были коровы, бычки и редко козы. Выполняли эту работу дети. Русские почему-то почти не держали скот: слишком много хлопот с кормом. Но были немногие, у кого была корова. Мы с братом, находясь у бабушки, бегали в жаркий полдень летом к Димке Декову. Он был чуть старше нас и считалось, что с ним с нами ничего не случится. Он наливал ведро воды, и мы шли в тесьпу. Выйдя из дома, нас сразу обдавало жаром, но потом это быстро проходило, и мы неспешно, из-за тяжести ведра, шли по горячей пыли. Она была на ощупь похожа на порошок какао, только светлая, почти белая. Ногам было приятно, казалось, что идёшь по пуху. Спускаясь в тесьпу, становилось жарче, парило. Кругом стрекотали кузнечики. Идти надо было по тропинке, поэтому шли друг за другом. Нет, вне тропинки не было зарослей, просто среди жухлой травы то и дело раздавался шорох, и мы в страхе останавливались: на солнце часто любили греться змеи. Заслышав нас, они уползали прочь, но встреча с ними всегда была неприятна. Найдя корову, понуро стоявшую посреди пекла, мы останавливались, а Димка шёл к ней. Она вприпрыжку бежала к воде, жадно лезла мордой к ведру и пила. Осушив полведра, оглядывалась, благодарно смотрела на нас, а потом не спеша, смакую, снова пила. Забирая пустое ведро, шли обратно. Теперь идти было веселее, Димка нёс пустое ведро, можно было смотреть вокруг. Я шла в хвосте: мальчишки обсуждали что-то своё. Всё вокруг источало непередаваемый аромат нагретой земли, высохших трав. Всё было заполнено запахом подвядшего чебреца, хотя я его и не видела, полыни и ещё чего-то. Распознавать, что это, угадывать по запаху травы было тоже игрой. Вон в стороне от тропинки, на холме, стоят солдатиками жёлтые мальвы. И хотя выглядят они свежими, не смотря на покрытые пылью листья, они не могут пахнуть. Просто стоят и всё. Ни к чему это им -запах: широко открытая воронка цветка в самом центре оснащена столбиком, покрытым жёлтой пыльцой. Любая муха или ветерок, качнув стебель, сделают важное для цветка дело - продолжат его род, завяжут семена. А вот этому бедняге совсем плохо, смотрела я на белёсые, светло оливковые листья такого знакомого растения, что росло повсюду. Но как оно называется я не знала. Широкая розетка из продолговатых опушённых листьев оливкового цвета, казалось, изнывала под палящим солнцем. Но из центра розетки поднимался упругий колос, облепленный со всех сторон ярко-жёлтыми, радостными цветочками. Смотришь на него и радуешься: нет, цветок не просто жив, ему хорошо! А утром на пушистых листьях можно увидеть капли росы. Хитрец! Вот почему в зной он молодцом! За ночь ему удаётся добыть себе воду из воздуха и удержать её мелкими ворсинками листьев. Конечно, я знаю сейчас, кто это был. Verbascum или коровяк. И так дико его видеть сейчас, рассматривая иллюстрированные журналы, изображающие наши сады средней полосы: среди резкой зелени, где ему явно не хватает тепла, он хоть и король, но без своей привычной свиты: жёлтых мальв, пампасной травы... О, а это просто царица среди царства летних трав! Но в моём детстве это был просто ... камыш. Видимо, из-за опушённой метёлки, за которой мы охотились. Добыть такую метёлку было не просто: узкие листья, образующие огромную кочку, похожую на гнездо неведомой птицы Рух из сказок о Синбаде-мореходе, были очень коварными. Неловкое движение - и уже показалась струйка крови на пальцах. Ранка, похожая на порез лезвия, долго не заживала. А султан на стебле, будучи зелёным, не хотел отламываться, стебель перегибался, но тонкая кожура стебля не пускала дивного украшения. Без острого ножа справиться было нельзя, но ножей никогда ни у кого не было. Так и оставались шикарные метёлки со сломанным стеблем до осени. А осенью, когда было уже сыро, взрослые мальчишки поджигали сухие кусты пампасной травы, и кочка, быстро вспыхнув, за минуты сгорала. Казалось, больше не расти ей на покрытой пеплом земле. Куда там! По весне уже зеленела заветная "кочка", гордо поглядывая кругом: никто из животных не обольщался её зеленью и к ней не приближался.
Идя по тропинке, замечаешь, как всё неброско, просто в природе: нет ничего кричащего. Поднимаясь вверх, вдруг ощущаешь чуть уловимый тонкий мазок цветущих "арбузиков". "Арбузики" - это не настоящие арбузы, а просто сорная трава. Но зато, как она украшала летом всё вокруг. Невысокий пушистый кустик, около 30 сантиметров, распластал свои вьющиеся веточки. Недалеко, сантиметров на 50. Веточки были цвета сочной зелени - это в жару -то! Такие же яркие скруглённые листочки с прожилками, уже не помню светлыми или тёмными. И весь куст - в белоснежных ароматных цветах! Сам цветок тоже был чудесным: пять широко открытых лепестков, а внутри... множество тоненьких волосков. А вокруг всё гудит от пчёл. На кустике могут быть одновременно и цветы и почки и плоды. И всё в этом растении необыкновенное: цветок со временем превращается в плодик. Он похож на жёлудь по размеру, но по цвету - на арбуз: светло-зелёный и с полосочками. Со временем плод трескается и показывается красная, ну точно у самого настоящего арбуза, мякоть. Она сладковатая на вкус, но не сочная, ватообразная, со множеством мелких семян, похожих на маковые. Теперь над арбузиками вьются осы, и, отщипывая по кусочку сладкую мякоть, уносят её в свои земляные норки. А цветочные почки я разглядывала особенно внимательно, даже разламывала их и видела, как и у маков белое платьице цветка и чувствовала характерный запах. И всегда удивлялась:"Как их можно есть?" Что их едят, мне рассказывал мой папа. Я не то что бы не верила, папе я верила всегда, но не знала, кому может нравиться есть почки арбузиков? Теперь, видя в маленьких стеклянных баночках крохотные зелёные шарики, маринованные со специями, я знаю, что это они - каперсы. Знаю, что особенно популярны они в Греции. Вижу и сразу оказываюсь мысленно в моём детстве, где был ещё мой папа, бабушка, дом и сад и тесьпа. Оказавшись в Коктебеле, я узнала тот детский аромат разогретых зноем трав. Мы поднимались на вершину холма, где находилась могила Волошина. Вокруг пели "кузнечики". Как у меня дома", - подумала я. - И даже пахнет так же... Пели не "кузнечики" - цикады! Неведомые мне в детстве цикады, которые жили в книжках. Оказывается, они жили совсем рядом со мной, их слушали Гомер и Одиссей, а у меня на родине Омар Хайям и Саади... Досталось и мне. Разве это не чудо? И читая теперь Вергилия или Аристофана, Гомера или Хафиза, аромат того времени дополняет мои воспоминания и делает зримым мир, запечатлённый в стихах.

Маки

Какое счастье, что я застала время, когда можно было выращивать любой мак: и декоративный, и съедобный. Букетики сухого мака висели под крышей коровника - от сглазу, а в ситцевом мешочке хранился мак для печева.

Маки росли у бабушки рядом с грядкой лука. Что это маки, я узнала не сразу. Просто я увидела цветы на высоких сизых ножках, увенчанных разноцветными шапками цветов. Они были розовыми, сиреневыми, белыми. Это было утром, везде была роса. Я шла по тропинке сада и вдруг увидела их. Бросив тропинку, по скошенному клеверу я сократила дорогу и очутилась рядом с ними. Тогда я ничуть не удивилась, что маки растут рядом с луком. Да, думала я, такие красивые цветы и надо выращивать в глубине сада, очень уж они привлекательны! Головки цветов хранили следы росы, чуть колыхались, а лепестки... Лепестки были похожи на пачку балерины, нежные, прозрачные, со следами складочек. Цветы только что родились из бутонов, одежда их ещё не совсем успела расправиться. Стоя рядом с ними, я гладила каждый цветок, но сорвать... Это казалось просто кощунством. Бабушка объяснила мне, что это не цветы, а мак, мак для булочек. В студенчестве, когда я брала в руки душистый бублик за 5 копеек и, слегка касаясь зубами зёрнышек мака, чувствовала чудный аромат, я думала:" Знаю, знаю, где растут эти чёрные зёрнышки - их рождают пышные цветы с гофрированными лепестками!"
Так я узнала о маке, "злостном распространителе заразы", запрещённом для выращивания, но... таким желанным для каждого, кто хотя бы раз видел, как он цветёт. Сейчас продолжается яростная полемика в журналах по цветоводству, доказывающая, что "вредный" мак - это не одно и то же, что декоративный или съедобный! Куда там! Нет и всё! Нельзя выращивать мак, никакой! Опиум - вред для народа! Что-то это мне напоминает...
Но был мак и "дикий". Он рос везде, не спрашиваясь, однако со временем всё реже и реже я видела целые поля красных маковых головок: люди распахали неудобья, застроили всё и вся, и мак пропал. Он просто не выдержал агрессии человека и унёс свои горячие лепестки туда, где людей почти нет - в горы.
Но я ещё помню, как начинали цвести "дикие" маки. Это было каждый год в одно и тоже время - на 1 мая. Наверное, это не так, это просто я их замечала в это конкретное время. Многие ещё помнят, что это было особое время: в городе студенты и рабочие должны были " оттрубить" своё на демонстрации, а в сельской местности... выезжали на маёвки. Нет, там не митинговали, просто выезжали на природу, как сейчас 1 мая едут на дачу.
Помню, что выезжали рано утром, поэтому запомнилась тишина и яркая весенняя зелень. В это время трава ещё пахнет, и аромат её не сравним ни с чем. Место "маёвки" - бабушкин дом! Въезжая в село, можно было видеть, как вдоль дороги зеленела яркими метёлками какая -то трава (знать бы, как станет модно засаживать свои дачи и сады "злаками", я бы пригляделась к тем метёлкам!), а в ней - маки, маки, маки! Уже у бабушки можно было не спеша бродить по полю с маками и рассматривать их. Кустики росли среди травы, подойдя, можно было увидеть яркий красный цветок с чёрной короной в центре цветка. Он ничем не пах, но всё равно был хорош. Лепестки нежные, стебелёк тоненький. Кустик совсем невысокий, около 30 сантиметров. Очень хотелось нарвать "букет" маков, но никогда это не удавалось. Да никто и не рвал маки для букета. Попытавшись сорвать, даже очень аккуратно, стебелёк с цветком, с огорчением видишь, как, даже от самого малого сотрясения, лепестки сразу облетают. А бутоны, коих множество, никогда не распустятся в воде. Такой вот недотрога этот мак. Если надавить на продолговатый бутон, а надавить так хочется, потому что сквозь маленькую щель видно яркое покрывало будущего цветка, можно увидеть, как цветок "упакован" до поры до времени: все лепестки помятые, будто свернули в шар кусок яркого красного шёлка, а он был ещё влажным. Если бутон маленький, то будущие лепестки розовые или совсем белые.
Совсем маленькой девочкой помню, как меня поразили старые глинобитные дома, сохранившиеся в селе, крыши которых поросли травой , а утром ...пылали маками. В полдень все цветы исчезали, их временем было раннее утро. Как же я завидовала тем, кто жил в тех домиках, они обладали не просто домом, а парящим садом. И чем это не сады Семирамиды? Даже лучше: там садами могли любоваться избранные, да и чтобы создать их, сколько требовалось рабов и их жизней, А здесь... Будто награда людям после зимы или утешение перед знойным летом, когда всё высохнет и яркие маки в зелёной траве будут только в памяти. Они будут надеждой, что всё повторится, они будут напоминанием, что жизнь так скоротечна...Когда я слышу фырканье по поводу Творца, я всегда думаю, что всё ведь так очевидно! Творец может " говорить" со своими детьми через мир цветов, например. И когда мы видим пышное цветение, а нам за 40, неужели мы не понимаем, что видим своё прошлое? Видим, как Он утешает нас, что так быстро всё прошло. И дарит нам воспоминания...

Мальвы

Первые цветы, какие я помню, были мальвы. Они росли у моей бабушки в маленьком селе Николаевка в Казахстане.

В селе жили потомки тех украинцев, что приехали сюда когда-то за лучшей долею со всей Украины. Семья моей бабушки обосновалась под Алма-Атой, в селе Евгеньевка, а в Николаевку она приехала почти в 20 лет, да там и осталась. Осталась, потому что вышла замуж. Хотя и была уже замужем. Там, в Евгеньевке, она оставила горечь своего первого замужества и уехала тайно от мужа далеко-далеко от дома. Что-то не сложилось, но бабушка никогда не говорила что. Хотя про своё детство и семью рассказывала охотно.
Это было осенними и зимними вечерами, когда все сидели у телевизора, а дети за уроками. Посёлочек, где мы жили был маленький, и когда он появился никто не думал, что трансформатор, от которого зависело всё электричество в посёлке, станет не в состоянии обеспечивать 2 сотни телевизоров. Когда их включали в одно время все 150-200 семей, тут же наступала темнота. Сначала ждали полчаса, что кто-то побежит к трансформатору и включит выбитую пробку. Обычно вечером была "Информационная программа "Время" и ...фильм". Люди ждали, и, действительно, свет загорался, но ... не на долго. После третьего"перерыва" телевизор выключали, и тут... Тут начиналось самое интересное. Сначала доставалась свеча, которая ждала своего часа с лета, именно тогда запасались впрок, зная, что с осени будут проблемы со светом. С первым лучом света, но уже другого, от свечи, всё погружалось в тишину, полумрак окружал нас плотным кольцом, и мы все жались друг к другу. Все переходили в кухню, печка весело озаряла комнату, свеча дарила блики потолку, молчали. Потом как-то постепенно начинался тот разговор, которого мы, дети, так ждали. Это были воспоминания о той жизни, которая нам казалась пересказом фильма, но только лучше. Лучше, потому что главной героиней была наша бабушка.

Ефросиния, так её звали. Когда-то я даже жалела мою бабушку: какие некрасивые имена были раньше - Ефросиния, Пелагея, Евдокия. Б-р-р-р. Но прошло ....лет, и вокруг меня бегают Полины и Дашеньки, и Глафиры... и ничего. А тогда, мне было обидно за мою бабушку. Не могли родители придумать имя для девочки! Даже в голову не могло придти, что придумать не мог никто, имя выбиралось, но из тех, что было в "святцах". Да и само имя, какое досталось моей бабушке! Ефросиния! Это же имя самой Ярославны, что омочила "дебрян рукав в Каяле-реке". Той, которая ожидая своего мужа, стоя на городской стене, взывала к ветру и солнцу, помочь её Ладе. И умолила ведь! Нет, не стала она зигзицею-кукушкою, но князь ведь не погиб, хоть и попал в плен, бежал и добрался домой, и ещё как его встречали ... с колокольным звоном! А то, что Ярославну звали вовсе не Ярославна, проходя в школе про поход князя Игоря, никто не знал. Я тоже узнала это очень поздно. Ярославна - было отчеством! Как "Николавна", "Алексевна", а имя её звучало - Ефросиния,что значит "радость и веселье". Такой она и была! Думаю, этим и деда моего приворожила. Непросто было его, первого гармониста и плясуна, зависть всех девок, зачаровать! А она и не старалась! Этим и взяла. И до самых последних дней улыбка на её лице не затухала. И мне не казалась она такой злой и страшной, как другие бабушки, уголки губ у которых были всегда опущены, а губы плотно сжаты. Она любила пошутить и любила рассказывать.

А жизнь её повторила, в какой-то мере, судьбу Ярославны. В войну дедушка был на Кавказе, а потом исчез. Нет и нет от него ничего. Ну, дело привычное, война... И тогда, в разгар войны и голода, вдруг приехал дед Сидор - отец бабушки. Он привёз караваи хлеба в мешке с кукурузой. Хотел забрать дочь домой, мужик-то пропал. Не поехала бабушка! И не потому, что уходя на фронт, Павло взял и сжёг паспорт, а теперь как ехать? Сжёг, значит очень её любил, и боялся, что уедет обратно туда, где когда-то был другой... Много хранит тайн жизнь человеческая, и никогда не узнаем мы, что было в точности. Но поступок моей бабушки меня всегда заставлял задуматься. Остаться с тремя детьми, видеть, как они пухнут с голоду, похоронить Толика - среднего, но не поехать к родным. К отцу, который работая на мельнице, всегда был с хлебом, пусть и наполовину с половой. Оставил дед денег дочери и вернулся обратно. А бабушка ждала. Стали приходить мужики калечные, потом и войне конец, а от дедушки -молчок...
И видит она сон. Много раз она его пересказывала, так поразили её тогда совпадения. Идёт её Павло по просёлку, ноги в обмотках, все в пыли, а рубаха на нём "линялая-линялая". Подходит он к ней, а в руках у него рыба копчёная в газетку завёрнута. Чудной сон! Рассказывала она сон бабам и старалась не упустить ничего, словно прося совета у каждой, растолковать ей сон её чудной. Растолковали. Вбежала в сырой колхозный подвал, где перебирали бабы свёклу, баб Варя, а тогда молодая ещё почтальонша. Возила она раз в неделю почту с "району", была при кобыле. Вбежала в подвал, со свету ослепла совсем, и обращаясь ко всем сразу прошипела:" Фроська, Павло там!" Пока пила воду из кружки, что болталась в ведре с водой у самой двери, бабушка моя уже бежала с одного края села в другой. И всё равно она была не первая. Впереди летел Колька-старшенький, мой папа. Он и встретил отца, а потом и она подоспела. А Павло стоит весь в пыли, рубаха линялая-линялая, и протягивает ей газетку, свёрнутую. Рыба там была, копчёная. Гостинец... Здесь бабушка делала остановку, и мы все боялись, что она заплачет. Никогда! Никогда она не плакала, только несколько минут молчала, как бы успокаивала сердце, расходившееся от бега, тогда ещё, но до сих пор не успокоившееся. Потом она улыбалась и рассказывала, как вернулся с войны Лёнька Лунякин. Четыре чемодана привёз. Люди в хату не заходили, что в тех чемоданах не видели, но чемоданы были светлой кожи, "сливошные", как говаривала моя бабушка. И уж на гулянку "жинка" его выходила в крепдешиновом платье. Эти чемоданы сразу сделали его недосягаемым. Он быстро уехал в город Чимкент, устроился на "Цемзавод", стал бригадиром. В Николаевку только наезжал стариков навестить. Помню, когда мне было лет 5, он приехал на машине. Она была голубая, как мечта многих о лучшей жизни, и сразу указывала на статус хозяина. Привозил он старикам своим горбыль и шифер, рубероид и арматуру- ценнее которых тогда не было ничего. А люди только смотрели под ноги и проходили мимо дома, первого в селе, покрытого не соломой , а шифером. Ничего не говорили. Не потому, что все были в родстве, тут другое что-то было. И вот много лет спустя, рассказывая нам это, бабушка с такой теплотой говорила" А мой Павлушка...", что мы понимали, кто был героем не только в её глазах. И как-то мимоходом говорила:"Хоть 10 чемоданов привези, часов на всю жизнь не хватит". Мы знали теперь, в чемоданах были часы. И все тогда знали. Знали не только сколько они стоят, но и где их брали в Германии. Вот тогда я узнала, что такое мородёр. Это "Лёньки Лунякины", их было много, но были и Павлушки!

Любая война - разлучница, а против верности бабьей - слаба. Не посмела, не насмелилась отобрать она у бабушке её Павлушки. А может, и моя бабушка обращалась к кому-то за помощью? Несомненно! И песнь другой Ефросинии разносилась по земле: "Полечу я серою зегзицею..."

Так хорошо было слушать в те зимние вечера о далёкой-далёкой жизни.
Моя бабушка рассказывала о своём детстве.
Была она единственной девочкой в семье, шестой. Отец, цыкая на сыновей, "Ах вы, бисовы души!", дочь любил и баловал. Дед Сидор, её отец, имел мельницу, а мать пекла хлеб. Видимо, по рассказам старших, бабушка восстанавливала "прошлую" жизнь, но многое помнила и сама. Поминала, что отец её был старостой в церкви. После революции мельницу, конечно, отобрали, но ...ума дать не смогли. И его же и назначили мельником на своей же мельнице. Это и помогло выжить в трудную годину.
Вспоминала, как осенью варили мёд, а мы поражались: разве можно мёд варить? Можно! Из арбузов! В конце огородов разводили костёр, и в огромном котле выпаривали арбузный сок. Видимо, такой аромат стоял в ту пору, а рядом дети вились: авось и им что-то сладенькое перепадёт.
Вспоминала тиф. Как все лежали в хате, а её не пускали туда, чтобы не заразилась. Отец ухаживал и за сыновьями и за матерью. Спас всех, а сам и дочь не заболели.
Я часто во сне вижу её дом и хожу любимыми местами. Это был совсем другой мир, в котором жила я. Свой, пусть и маленький, домик и ещё - сад. А это - целое царство. Заходя во двор, надо было открыть маленькую калиточку. По левую сторону и росли те мальвы, с которыми связана память о детстве и первых цветах. Мальвы были разного цвета, но глаз привлекали больше тёмные, бордовые. Приезжая к бабушке, я оказывалась предоставленная самой себе: детей моего возраста по соседству не было. Но меня это не огорчало - было столько укромных уголков, и везде что-то особенное. Я приезжала туда, как в другую страну, и путешествовала по саду, не скучая никогда.
А с мальвами связано многое. Иногда, усевшись у самого арыка, где журчала вода и холодила ноги, я попадала в мир удивительных красавиц в вечерних платьях. Здесь были розовые и белые, вишнёвые и почти чёрные мальвы, но никогда не было желтых. Жёлтые мальвы считались "дикими", они вырастали сами на кручах у дорог, в "тесьпе" и на кладбище. Их никто не рвал. А мои мальвы были "домашние", я играла с ними. Цветы мальв всех оттенков срывались вместе с небольшой ножкой. На ножку одевалась "шапочка" из вишни, у которой предварительно была вытащена косточка. Вот и готова "кукла". Потом начиналось самое интересное- наряды. Один из лепестков цветка обрывался, а красавица ставилась на дощечку. Когда барышни в платьях всех оттенков выстраивались, начинался "бал". Удивительно, но когда много позже я читала о первом бале Наташи Ростовой, я так ясно могла себе всё это представить: и платья и музыку, а главное, всё, что этому предшествует. И как Толстой всё точно описывает: суету с самого утра в доме, тщательный туалет, примерка нарядов и ... ожидание и трепет перед выездом. Отчётливо помню, что игры в детстве тоже сопровождались этими мысленными проживаниями предбальной суеты, и там, на балу, это я появлялась в вишнёвом бальном платье. Это потом, у Толстого я прочитала, что у девушек на балу были только белые платья. Но тогда, глядя и ощупывая тугие лепестки мальв, я видела атласные юбки вишнёвого цвета, которые мне казались самыми красивыми, которые, закручиваясь на концах, помогали стоять моим куклам. Игра длилась и длилась, а платья оставались прежними, цветы не вяли.
Когда я сажала свои первые цветы, надо было учитывать именно выносливость, ибо расти они должны были не просто в городе, а возле дома, где всё "ничьё", а поэтому и с собак среди цветов можно увидеть по утрам, и кошек, и детей, увидевших цветок среди неприглядностей подъезда как чудо и старающихся удостовериться в этом чуде, потрогать его и обязательно сорвать. Они интуитивно осознают его ценность - живое чудо! Поэтому, никогда не сержусь на это, я понимаю, что творится у них в душе. Меня ведь никогда в моём детстве не ругали за сорванные цветы, понимала моя бабушка, что важно не только смотреть на цветок, гораздо важнее его почувствовать: прохладу и гладкость его лепестков, приятность лаковой поверхности стебля или бутона, запах, даже колючки... Это теперь психологи объяснят вам, как важны "тактильные ощущения" для ребёнка. Но моя бабушка и без того это понимала. Понимала, что жизнь с её многообразием не должна быть недосягаемой и только созерцательной. Цветы у неё росли просто и без затей, но были частью моей жизни. И она это так понимала.
Так вот, первыми цветами, которые я посадила и сама вырастила просто так, для себя и для всех, были мальвы. Правда, не такие яркие, какими я видела их на этикетке, к тому же подзаголовок "смесь" давал надежду, что будут среди всходов разные мальвы, но... всегда только бледно-розовые. Но однажды я всё-таки купила семена только тёмных мальв. Очень ждала всходов, радовалась пушистому кустику из лопушистых листьев в первое лето, мечтала всю зиму о встрече с цветами. Они не остались равнодушными ко мне: один из кустов оказался розовым, но очень мощным, просто гигантом, а второй - бордовым. Они возвышались у края клумбы, никому не мешая и не "выкрикивая". Это были они, мальвы, первые цветы, увиденные мною, которые выдаёт моя память и хранит радостные минуты общения с ними.