Цветы ... винограда

Место, где я жила, называлось Домом Отдыха. Теперь я вижу в этом особый подтекст: мне выпало счастье провести самое лучшее время -детство- в Доме Отдыха. Но может ли такое детство быть бесцветным? И всё, что вдруг рождается во мне лучшего, проросло тогда, в детстве, а теперь, особенно когда трудно, вдруг расцвечивается детскими знаниями и умениями, которые не дают место унынию.

Всем известно средство для женщин от уныния: поход в парикмахерскую, новая вещь, ... духи. Капля "твоих" духов возвращает дорогие счастливые воспоминания. По разным причинам, я почти не пользуюсь духами, но иногда просто открываю флакончик, и фонтанчик брызг в воздух переносит меня в моё детство, где не было неразрешимых ситуаций. Запах духов -это ниточка к таинственным цветам. Цветам винограда. Многие ли видели, как цветёт виноград? А-а-а...

"Домодых", как все называли мою чудесную родину, имел свои границы. И я не всегда жила в "Домодыхе". Полосатые столбики на повороте у первого кирпичного двухэтажного здания ("двухэтажки") были началом. Я долгое время считала, что столбики эти обозначают именно границу между "Домодыхом" и "Опытным полем". Ничуть не смущало, что не было никакого названия, само место - Опытное поле- было ёмким и понятным. Место это представляло собой многочисленные куски разнородных полей, засаженных яблонями, грушами, виноградом, клубникой. В центре этих полей когда-то стояла контора да два-три домика для рабочих. Домики ветшали, рабочих прибавлялось, и было решено построить два дома для сотрудников. Одноэтажные прямоугольники состояли из 6 квартир, и назывались - бараками. В детстве я не ощущала всю безысходность этого слова, связанную с тяжёлыми временами ссылок и поселений, которых так много было в Казахстане.

Здесь я жила. Все поля были отделены посадками деревьев в два ряда, мы называли их аллейками. Место от бараков до первой аллейки нарезалось под огороды. Сажали картошку, немного кукурузы, подсолнухов, фасоли. За первой аллейкой начинался виноградник.

Он был огорожен ржавой колючей проволокой, но местами зияли удобные дыры, в которые все и пролезали. Первая аллейка была местом очень примечательным: она была рядом с домом, поэтому мы могли постоянно наведываться туда. А наведывались за разным. Рано весной там появлялись подснежники, только совсем мало, потом мы обнаруживали несколько куртинок зелёного дикого лука. Он рос под пологом деревьев, зелёной такой кочкой. А потом здесь же появлялись сиреневые цветы лесной герани. Они были очень трогательны в сквозной листве кустиков. В начале июня поспевала "тутошка" - тутовая ягода. Аллейка - это, как я уже говорила, небольшая полоска земли, отделяющая посадки, засаженная разными деревьями. Так вот, в основном это были тутовые деревья. Ранней весной, когда листья на деревьях ещё не загрубели, приезжали на машинах откуда-то девушки и юноши узбеки. Они срезали молодые ветки с деревьев, чтобы обеспечить корм тутовому шелкопряду. Что это, я тоже знала, потому что совсем маленькой они, эти самые тутовые шелкопряды, так меня напугали. Когда-то возле конторы было несколько одноэтажных полуразвалившихся халуп. Что там, я не знала, но люди там не жили точно. Однажды, проходя мимо, я заглянула в окно. Горел неяркий свет, всюду были стеллажи, а на стеллажах - ветки тутовника. И вдруг мурашки поползли у меня по спине: всё шевелилось и колыхалось, как живое зелёное покрывало, позже я увидела толстых, сантиметров в 5-6 белых червей-гусениц. Их было так много, что я отпрянула от окна от омерзения. А потом, когда прошло ещё несколько дней, заглянув в окно, я увидела только голые прутья, так и не поняв, что же всё это значило и куда пропали гусеницы? Позже, приехав к бабушке, я увидела, как люди несут какие-то белые веники. У каждого их было штук по 10. Люди приносили их в контору, там что-то записывали, и все уходили довольные. Бабушка показала мне такой веник - это были голые прутья тутовника, все сплошь покрытые белыми продолговатыми коконами. Я тут же вспомнила мерзких гусениц и всё поняла: это они, только в коконах. Оказалось, что люди с удовольствием брали на себя труд разводить и кормить их, а потом сдавали коконы и получали какие-то деньги. Но брезгливость моя улетучилась, когда я узнала о судьбе этих коконов: их опустят в чан с кипятком, чтобы погибли те, что внутри, а потом, размотав нити кокона, люди получат шёлковую нить. Яркие шёлковые платья, с многоцветным узором, похожим на Северное сияние, в которых ходили женщины-узбечки, оказывается, были... Это открытие так потрясло тогда меня, что позднее, читая о шёлковом пути из Китая и трагической истории раскрытия тайны шёлковой нити, не могло произвести на меня того впечатления, какое я получила случайно раньше.

Так вот, на первой аллейке в два ряда росли тутовые деревья. В начале июня на них появлялись белые, чёрные и сизые ягоды. Ягоды облепляли все ветви, были сочными и приторными. Некоторые пытались варить из них варенье, но оно было пресным и пахло травой. А вот свежие ягоды... Мы, как воронята, повисали на ветках, карабкались по ним, чтобы дотянуться до самых спелых и самых крупных. Самые маленькие лазали в траве, подбирая ягоды с полу. Ягоды были немного подвядшими и от этого ещё слаще. Но был тут и минус. Ягода, падая, ударялась о землю, пускала сок, а упав на землю, становилась грязной. Поэтому, многие нагибали ветки и рвали ягоды с них. Это удовольствие длилось почти 3 недели. Деревья не все были покрыты ягодами: некоторые имели пышную листву, но ягод не было. Я знала, что это мужские особи. Тогда, зачем они нужны, размышляла я? А нужны они были для тутового шелкопряда, ибо больше давали листвы.

Когда я впервые читала о бесплодной смоковнице, я представляла вот такое тутовое дерево мужской особи, всё в шершавой растрескавшейся коре, потому что смоковницу увидела позже. В Крыму меня удивили кусты-деревья с пальчатыми листьями, на них рос... инжир. Белый и чёрный. Тогда я и узнала, что инжир, то же, что смоковница или фига. И выражение "фиговый листок" прояснилось. Действительно, лист инжира способен был прикрыть часть тела, так как был большой, но скрыть совсем, конечно, не мог. И выражение до сих пор хранит эту двойственность: спрятать, укрыть, но так, что все догадываются, что там...

Когда приходило время созревания винограда, появлялся сторож. Садвакас! Все боялись худого и высокого старика. У него был стеклянный глаз, и это всех так страшило. Он аккуратно заделывал все дыры в винограднике, но набеги были неизбежны. Но однажды, даже не думая никуда лезть, мы шли вдоль виноградника. Тихо из-за тополя у арыка вышел Садвакас. Мы поздоровались, и кто-то из девочек просто попросил разрешения... сорвать несколько кисточек винограда. Сторож широко улыбнулся и, плохо говоря по-русски, похвалил нас за то, что мы спрашиваем разрешения. Затем повёл нас в виноградник и показал кусты муската. По его словам, это был сейчас самый сладкий. Мы ели, срывая виноградинки по одной, они издавали во рту нежный мускатный аромат, даря нам вкус лета. Все разбрелись по винограднику в поисках красивой и сладкой кисти. Когда у каждого было па 2-3, мы подошли к тополю, в тени которого сидел старик. Он уже не казался нам страшным и строгим, мы увидели старенького и слабого человека. Он улыбался, видя стайку девочек, и кивал в ответ, когда мы благодарили его. Так он и остался в моей памяти - такой Пан виноградников, не сторож, а блюститель порядка в своём царстве.

Весной на винограднике работали женщины, матери всех моих подружек. Вместо кустов были только длинные ряды бетонных столбов да кучи земли между ними. Одна из женщин в кирзовых сапогах тяжёлым "чекменём"- что-то вроде тяпки с большой головой - отбрасывала землю с каждого холмика. Другие же приподнимали перезимовавшие лозы и подвязывали их к проволоке, натянутой в несколько рядов между бетонными столбиками. Надо было несколько раз ещё проделать эту "бесполезную"работу по мере роста молодой лозы. Второй раз подвязывать было веселее: появлялись уже блестящие глянцем листочки, ещё совсем маленькие, оливкового цвета, и усики. Этими усиками, похожими на усики гороха, только более толстыми и сочными, виноград сам старался прикрепиться к опоре. А люди ему помогали. Молодая, отрастающая лоза была покрыта тёмной, почти бордовой шкуркой. Сама лоза состояла из таких сегментов, колен что ли, как у бамбука, только совсем нежных и ... съедобных. Мы отламывали крайние, самые молодые веточки, обдирали "кору". Веточка распадалась на зелёные палочки с карандаш, очень сочные, кисловатые. Они хорошо утоляли жажду. Любителей усиков было меньше, они слегка горчили. Мы бегали между взрослыми, поднося иногда по их просьбе бобины с бечёвкой или бегали домой, чтобы принести холодной воды. Покрутившись, убегали по своим делам. Но почувствовать тяжесть этого труда удалось, узнав уже позже, что за свой труд - будь то сбор яблок, клубники или чистка арыков, окапывание яблонь - все они получали одинаково: рубль в день. Было дико и обидно за них. И если моя мама, работая в медпункте, получала 80 рублей, то они -30. Несложная арифметика могла о многом сказать. Поэтому не зажились на этом свете ни тётя Слава, ни тётя Катя, так рано оставив своих детей.
Тогда им было 30, мы были детьми, и была весна.

Наша пасека в десяток уликов стояла сразу за огородами. Огороды ещё не пахали, они жалко серели прошлогодним бурьяном, но весна уже пришла. Папа открывал каждый улик, убирал квадратный матрасик сверху и осторожно вынимал рамки. Что он там высматривал? Пчёл боялись все, и я была не исключением. Но весной иногда меня просили помочь. Я, запрятав свой страх, чтобы не обидеть папу, брала белую широкую шляпу и дымарь и старалась делать то, о чём меня просили. Делать почти ничего и не надо было: подымить иногда в улей или подать нож или ножницы. Зато я стояла в белой шляпке и представляла героинь 19 века, гуляющих по саду, как в романах Тургенева. Шляпа была особым приспособлением от укусов пчёл. На проволочный каркас натягивалась белая ткань, получалась шляпа с полями, а до шеи опускалась мелкая сетчатая ткань. Через неё всё было прекрасно видно, можно было не бояться, что пчёлы запутаются в волосах и ужалят.

Смотря на копошащихся пчёл, которые толпились на площадке летка, то куда-то улетая, то прилетая и сразу куда-то спешащих, исчезающих в улье, подумалось: вот глупые, ещё и цветов-то не, а они летают, ищут чего-то. Я сказала об этом папе. Он улыбнулся, но когда всё было сделано, мы пошли не домой, а на первую аллейку. "Посмотри, куда летят пчёлы?" Ну в сторону аллейки они летели, и что? Подойдя к уже оливковым кустикам винограда, я почувствовала тонкий, нежный аромат духов. Но поблизости - никого. "Чем это так пахнет?" - спросила я. "Это цветёт виноград" - ответил папа. Виноград? А разве он цветёт? Что-то я никогда не видела его цветов. А потому - что цветов, собственно, и нет. Мы привыкли к лепесткам, которые есть у каждого цветка. Именно корзинка, обрамлённая лепестками, нас привлекает. А ведь сам цветок - это его серединка, где множество маленьких невзрачных, почти всегда жёлтеньких цветочков. И чтобы привлечь к себе опылителей, они вывешивают своеобразные флаги-сигналы - разного цвета лепестки привлекают своего гостя- насекомого. А винограду этого не нужно - его аромат далеко разносится, и пчёлы первыми находят цветы винограда. Папа приподнял несколько виноградных лоз, гудящих от пчел, и я увидела... обычную виноградную кисточку, только без виноградин. Нагнувшись, я ощутила благоухание и присмотрелась. На кисточке, на месте, где должны быть виноградинки, сейчас были тонкие волоски! И вокруг - ничего! Никаких лепестков! Но это были цветы. Цветы винограда. К ним так спешили пчёлы.

Сколько на свете невзрачного, совсем не привлекающего нашего внимания! И если жить по шаблону: искать привычные, как у всех, лепестки, то никогда не удастся ощутить чудесный аромат нового, непривычного. Но если преодолеть косность, то откроется в некрасивом и непривычном - чудо! Как мне однажды открылся запах цветущего винограда...