Царство деревьев

Думаю, не будет преувеличением сказать, что на таком небольшом пятачке, где находился мой посёлочек, было не просто много деревьев, они все были или редкими, или очень декоративными.

Само место, называемое Домом Отдыха "Манкент", появилось до войны. Во время войны там находился госпиталь. Многие санитарочки, приходившие на работу из соседних сёл, вышли замуж за выздоравливающих да так и остались жить в прилегающем к Дому Отдыха посёлке.

Дом Отдыха находился на холме, а посёлочек - у подножия, и состоял из одной улицы. Но сама территория всего поселения состояла из множества неповторимых уголков, каждый из которых обладал своей историей. Поэтому никогда в детстве я не ощущала себя оторванной от цивилизации или другого какого-то мира, где всё лучше. Мне казалось, и сейчас я в этом точно уверена, что маленький оазис был чудесным миром. А вспоминая его, могу мысленно путешествовать по своим любимым уголкам. Хотя рассказывать о нём не легко, попутно цепляются то пояснения, то истории жизни. Но без них, по моему мнению, не создастся картина моего чудесного мира .

Сам Дом Отдыха начинался со стелы, где было написано "Дом Отдыха "Манкент". Затем дорога вела вверх, обнаруживая небольшой подъём. Подъём минут через 5 оканчивался площадью. Здесь, на этой площади, располагалась почта, где был переговорный пункт. Напротив стояла "Чайная". Днём в ней перекусывали шофёры автобусов, а вечером отдыхающие заполняли все столики. Чайная была подобием ресторана для тех, кто кутил не на свои, по мнению посёлка. Идя мимо огромных стеклянных витрин и видя людей за столиками, мне мир внутри казался чудесным и недоступным. Но всё растаяло, когда однажды, зайдя туда вместе с папой, который по делу о чём-то беседовал с одним из работников, я увидела тот мир. За толстым стеклом витрины выставлены были несколько сортов пирожных, а вверху, за стойкой, чудными пирамидками расставлены шоколадные плитки и дорогие сигареты. Запах из кухни не радовал - это была прокисшая капуста среди лета. Публика, сидевшая за столиками, была нездешняя. Как всегда, какие-то мужчины хватали за бока проходившую в белой наколке и переднике официантку...

На площади же находился деревянный навес, где сидели и стояли продавцы груш, яблок - всего, что было по сезону. Все они были приезжали из Карабулака или Белых Вод - ближайшего районного центра. Отдыхающие, приезжающие из областей Северного Казахстана, с радостью покупали фрукты и овощи, казавшиеся нам очень дорогими. Приезжавшие же отдыхать, особенно из Караганды, города шахтёров, сорили, по нашему мнению, деньгами, не думая. И всё, что мы воспринимали как привычное и обыденное, для них было необычным. Каждые 12 дней прибывали новые отдыхающие, и каждый раз всё начиналось сначала: удивление, желание всё увидеть, использовать свои 12 дней по максимуму и выжать из отдыха всё. Поэтому так просто и легко завязывались здесь знакомства, а развивались стремительно и бурно - чтобы всё успеть. Я чувствовала, что родители не одобряют этого, хотя прямо об этом и не говорили. Но жёсткость в глазах у папы говорила больше, чем слова.

На площадь каждые полчаса подъезжал автобус, который мог довезти до районного центра - Белые Воды. А оттуда - и до города Чимкента.
Отдыхающие не тратили своё драгоценное время на разъезды, а предпочитали побольше позагорать на озере. Или посидеть за шашлыками в тени деревьев, здесь же, на площади, неподалёку от Чайной.

Шашлык был делом семейным, и весь день хозяину помогали и жена, и дочки, и сыновья. С раннего утра площадка, отведённая под шашлыки, была побрызгана и подметена, пахло рейханом, что рос по кромке заасфальтированной площадки. Каким бы ни был знойным день, а в мангале горели дрова. Рядом, на столе, уже стоял огромный таз подготовленного маринованного мяса. Всегда удивлялась и преклонялась перед трудолюбием этих людей: допоздна работала шашлычная, а утром, не было ещё и семи, они были уже на работе. Тогда не было официальных частных заведений, но у нас они были всегда, хоть и под государственной вывеской. Эту условность понимали все, не злились и не доносили, а рассуждали здраво: если кому-то нужно, чтобы было написано так - пусть, от этого ведь суть частной деятельности не меняется. И хорошо было всем, всюду : и на рынке и в городе можно было поесть или перекусить. Здесь была Лагманная, там просто шла по рядам "апа" и продавала манты (десяток - рубль). Приехав поступать в университет в России, была поражена бедностью и скудностью заведений для людей, для отдыха, не говоря уже об ассортименте и доброжелательности в них. На недовольство сограждан работающие огрызались, зная, что с места их не "попрут", да и где по-иному? Чудо! Одна страна - а как по-разному в ней жили и работали. Шашлычная работала только в сезон, поэтому никакого специального здания не было, но зато были столики, а для желающих - топчаны с курпачами ( небольшими матрасиками и подушками). Совсем как у Древних Римлян: ели, возлежа на ложах, а слух древних услаждали звуки воды. У нас вода текла и журчала повсюду, веселя и неся прохладу.

По всей территории она бежала по неглубоким забетонированным арычкам, щедро поливая цветы и деревья. И если, подъезжая на поезде, вы видели повсюду желтеющую выжженную землю да вдоль дорог чахлые зелёные посадки, то выйдя из автобуса и оказавшись перед воротами Дома Отдыха, вы забывали про пекло и неудобства - перед вами был зеленый мир, щебечущий гомон воробьев и звуки журчащей воды...

Ворота перед входом в Дом Отдыха пережили несколько десятков ремонтов и подновлений, но однажды сменились на решётчатые железные, с будкой-проходной с краю, где сидел самый осведомлённый обо всём, что происходило в посёлке, аксакал ( по долгу службы он отпирал и запирал ворота для транспорта, въезжавшего на территорию, и за толику времени успевал переброситься парой слов с приезжающими и выезжающими). Строго сидя у будки на колченогом стуле, он оглядывал входивших и выходивших, и смех и дурачества идущих - смолкали. Зато в короткие минуты обеденного перерыва мимо шли свои. Перебрасывались приветствиями, обсуждали новости, с самыми-самыми здоровались солидно, по ручке. Потом появлялся второй стул и шахматная доска, и два "короля" начинали бой. Такие минуты приносили радость обоим. Мой папа часто был одним из "королей". Его ждали, чтобы услышать про "политику", чтобы сыграть неторопливо партию и просто поговорить. Папу уважали. Я гордилась этим. Давно нет моего папы и, к сожалению, многих, кто сидел у тех ворот. Мир их праху... И Вечная Память! Я помню вас всех, добрых и злых, старых и молодых - моих соседей и просто жителей.

На площади, перед воротами, росли карагачи. Самые выносливые из всех, наверное, деревья. Даже в Сибири растут они, только не достигают той мощи, что на юге.






В детстве, гостя у бабушки в Николаевке, каждое утро я просыпалась от крика и щебетанья тысячи воробьёв. Все они жили на карагаче, что рос у соседей. Глядя на этот карагач, я удивлялась - такой он огромный, кряжистый, просто великан... Завидовала, что рос не в моем дворе... Бабушка звала соседа - Ведмедюк. В моем воображении это было нечто, связанное с Ведьмой, только мужского рода. Это потом я узнала, что фамилия соседа связана с ... медведем. И всегда удивлялась, как это судьба так посмеялась над Ведмедюком: это был худенький и высокий мужчина, с ног до головы в солярке и копоти, бегавший и юливший ради стаканчика... По утрам раздавался сначала какой-то натужный скрип, а потом звук работающего трактора, "ночевавшего" у ворот дома. Трактор продолжал "чихать" и "кряхтеть" еще долго, пока бабушка доила корову и выгоняла ее в стадо, процеживала молоко, возилась на кухне. Но когда час беспрерывного воя и рева заканчивался, бабушка добродушно говорила:"Тю, цэж Ведмедюк у хати заснув! Жинка ж у школу як ушла, а вин и спыть... " Но когда, наконец, и хозяин отправлялся на работу, птичий гам и шум со стороны соседей становился сигналом к тому, что жизнь идет своим чередом...

Исполин, с очень большой кроной и стволом таким, что потребовалось бы не менее ... человек, взявшихся за руки рос у арыка, перед входом во двор, закрывая собой небо. От этого в летний полдень у соседей всегда была тень. Воробьи не смолкали там ни одно десятилетие. Карагач - дерево терпеливое, растёт медленно, видит многое. Весной папа показывал мне круглые, плоские, с копейку, зелёные соцветия на карагаче, называя их кашками. Рассказывал, что в войну все по весне ели их. Я тоже попробовала: особого вкуса, конечно, не было, но не противно. А сейчас думаю, что природа сама давала хоть какие-то витамины детям, которые от голода, пытались есть всё съедобное. Бляшки, как я узнала потом, были не цветами, а плодами, и, как доказали ученые в наше время, содержат огромное количество микроэлементов...



Карагач привлекал к себе внимание ранней весной, когда становился светло-зеленым, крона его тогда казалась воздушной, и летом, в самую жару. Тогда его чудесные, жесткие и немного шершавые листья, такие зеленые и жизнерадостные, давали глазу отдохновение на фоне никнущих неженок-вишен или других, покрытых пылью, деревьев.



У карагача есть и другое название, о котором я не знала. Но читая в книгах описание английских усадеб 19 века, где было сказано примерно так: "Подъезжая к усадьбе, они издали увидели обветшалый дом, обсаженный ... вязами..." , - я почему-то представляла себе дом и ... мои карагачи, разросшиеся, огромные... О вязах я только читала, видеть же у нас - не приходилось. Но, как оказалось, это было одно и то же дерево! Оно растет медленно, отличается выносливостью, долговечно. У нас в Казахстане такие деревья всегда считались "святыми", к ним приходили поклониться из далеких аулов, помолиться за своих умерших и болящих. Такое дерево было видно издали: на нем висят разного цвета и размера тесемки, оторванные, как правило от платка, на котором истинный мусульманин, став на колени, совершает молитву.






С площади, сразу за шашлычной, начинался сад. Он не был ничем огорожен, но к августу там появлялся сторож с семьёй. Они жили в настоящем шалаше, рядом была нехитрая печурка, где стоял закопчённый чайник и перевёрнутый казан для готовки пищи. Вокруг шалаша на полосках ткани, прямо на земле, сушились яблоки. В жару, проходя по тропинке мимо, можно было взять горсть подвяленных, и от этого особенно вкусных, яблок. Никто и слова не говорил, наоборот, иногда, проходя, можно было услышать , как старая женщина- узбечка что-то говорит своим внукам. А они переводили её речь нам, которая сводилась к тому, что нам предлагались сладкие сухофрукты. Многие ведь понимали, что хоть и живём мы все на юге, но ни у каждого был огород или сад, даже маленький. Поэтому угощали всех, хоть сад и был отнесён к Дому Отдыха. Всё это сухое изобилие подавалось отдыхающим в виде компотов и киселей, а в пору созревания - в свежем виде. Какая- то часть просто продавалась сторожем для своих нужд, но никто не видел в этом особого криминала. А придти в сад под вечер и попросить у сторожа набрать хороших яблок - было делом привычным. Помню, уезжая в августе на учёбу, мы всегда ходили перед отъездом за яблоками. Никогда не было ни то что отказа, сторож старался сам показать, где растут самые крепкие или самые сладкие яблоки. Правда сортов особо мы не различали, хотя яркие, запоминающиеся были: розмарин, белый налив, "столовские". Может, это происходило оттого, что все саженцы были с "Опытного Поля", где постоянно велась работа по прививке и выведению новых сортов, и часто никто и не запоминал, как называется приобретённая яблонька, названий было множество.
Сад взбирался по холму и заканчивался у парка. Совсем небольшой, не то, что сады на Опытном Поле.

Если зайти в Дом Отдыха через знаменитые ворота, по левую руку находился летний кинотеатр. С мая по октябрь вечерние сеансы были здесь. Каждый день киномеханник привозил новый фильм из Белых Вод. Вход стоил 20 копеек, что было не дёшево, поэтому в кино ходили не каждый день. Обычные деревянные лавочки летнего кинотеатра не вмещали всех желающих только тогда, когда привозили индийский фильм. Тогда приходили даже женщины-узбечки вместе с мужьями, все мои подружки-узбечки, для которых кино было связано не с собственным желанием, а с разрешением отца. Индийские фильмы привозили редко, всегда они были двухсерийными, и чтобы привести всю семью, требовались деньги. Поэтому многие, конечно, это были мальчишки, вскарабкивались на тополя, что росли вокруг клуба. Даже тополей у нас было, как я сейчас вспоминаю, несколько разновидностей.



Здесь рос тополь белый: с ровными и гладкими, почти белёсыми стволами, с пальчатыми, похожими на кленовые, листьями. Листья с одной стороны были глянцевые, а с оборотной, как войлочные. Белое опушение было тёплым и мягким, как у мать - и- мачехи, которую я увидела только в Сибири. На этих-то тополях и висели гроздьями те, кто не мог попасть внутрь.






В детстве мне несколько раз приходило в голову - почему тополя такие разные? Разницу я видела, но объяснений тогда, в силу возраста, не нашла...

По дороге в мою родную Николаевку, где жила бабушка, мы проезжали село Кызыл-кыстау. Меня поражало то, что все сады там были одинаковыми: прямоугольник земли за домом, засеянный всегда зеленеющим клевером, был обсажен тополями. Так было у всех. Все село было небольшим и располагалось по обе дороги, что шла через него. На выезде стоял дом, точно на страже. В нем жили старички, которых по осени можно было увидеть возле дома. Они ставили небольшую скамеечку рядом с дорогой и продавали проходившим и проезжавшим нехитрый "перекус": это было жареное просо, которое толкли и заливали по желанию молоком или катыком -простоквашей. Мы с папой обычно брали по кисушке (чашке, вроде большой пиалы) того и другого, нам давали деревянную, совсем обгрызанную ложку, и мы, спустившись с дороги, шли в сад старичков, перекусить и передохнуть. Сад ничем не был огорожен, кроме посаженных по границе тополей. В нем всегда было прохладно, тень от огромных деревьев заслоняла почти весь прямоугольный участок земли, влажная земля от недавнего полива манила пройтись по зеленому ковру молодого, отрастающего клевера, скошенного неделю назад. Ногам совсем не было колко, наоборот - мягко, приятно. Я только боялась змей, но папа успокоил, сказав, что они не выносят сырости, живут там, где сухо. И я ходила по зеленой поляне, вокруг тополей, смотрела вверх, где далеко-далеко видела покачивание макушек. Удивлялась, такие странные тополя - не было у них роскошной, раскидистой кроны. Они стояли стройные и изящные, все одинаковые, ровные... От ствола ветки росли не в бок, а вверх, образуя крону в виде колонны от земли. Такие тополя мы называли пирамидальные. И всегда было грустно в этом саду... Почему-то всегда там ниоткуда брался ветерок - листья у тополей беспрерывно лепетали, от этого становилось как-то грустно и тянуло скорее уйти. Как-то я сказала об этом своем ощущении папе, и вот что я узнала. Оказывается, когда-то в этом доме было счастье, рос сын в семье. По обычаю, при рождении сына сажали 40 тополей вокруг участка. Сын вырастет, тополя пойдут на дом для него. Вот так все мудро. Но сын умер... Старики остались одни. Тополя росли, много раз приходили покупатели, но старик не соглашался продавать ни одного дерева. Так и остались они - стражи печали. Прошли годы, перестала появляться апа - жена старика, а сам он выходил каждый раз, когда мы проезжали мимо. Здоровался, обязательно предлагал зайти и выпить чаю. Папа что-то привозил ему, заходил иногда, чтобы помочь по хозяйству. Старик был седой, с бородой клинышком, ласковый, всегда улыбался мне. Иногда мы шли пешком поздно, и тогда папа отмерял "рубежи": вот дойдем до тополей - отдохнем. Мы доходили до этого дома, спускались к реке Ак-су, садились у воды. Вода по гальке торопливо текла и что-то силилась сказать... Отдохнув, мы вставали и шли дальше. Были уже сумерки, мы всегда оглядывались - нас провожали огни дома с тополями. Со временем дом опустел. Но никто не вселился в него... Так и стоял он, одинокий, на краю поселка, встречая и провожая теперь путников пустыми черными окнами...





Тополя, похожие на те, печальные, росли иногда вдоль арыков, чтобы укрепить землю от разрушения и уменьшить испарение воды, защитить поля от ветра. Но те тополя были намного мощнее, кора - корявая, потрескавшаяся, черная. Их так и назвали - черными, или осокорями. Они имели приземистый, невысокий ствол, а ветки не просто росли вверх, а точно обнимали дерево. Внутри кроны всегда селились воробьи. Их гомон и писк был таким веселым и задорным, что проходя мимо них возле клуба, всегда невольно улыбался. Жизнь кипела так явно, что заражала остальных бодростью и желанием дышать!





Пройдя клуб, можно было увидеть справа несколько одноэтажных зданий: это был барак, в котором находились в разное время сначала почта, камера хранения, аптека, потом "зубной кабинет". А рядом, построенная намного позже, стекляшка - парикмахерская: с двумя залами - мужским и женским. Здесь можно было сделать маникюр, покрасить волосы. Весной, совсем рано, вокруг парикмахерской расцветали фиалки. Они были почти незаметны на фоне тёмных круглых листьев, но запах их заставлял оглядываться многих.

Поднявшись от ворот до парикмахерской, надо было свернуть направо. Налево вела небольшая дорожка, заканчивающаяся калиточкой, невзрачной такой. В доме, за калиткой, жил директор Азат Курганович с семьёй. Вообще, на территории проживали тогда всего несколько семей, остальные жили в посёлке. Жить на территории - было привилегией: там всегда был свет и вода, при поломке всё чинилось быстро и качественно, охрана бесплатная и вообще... Дом Отдыха! Встал утром - две минуты - и ты на работе. Удобно... Но почему-то особо никто не завидовал тамошним жителям. Во-первых, все они жили в довоенных маленьких домиках, во-вторых, жильё было не своим, в-третьих, даже крохотного клочка земли рядом не было, чтобы под рукой всегда была хотя бы зелень. Но к этому тоже приспособились: кто-то сам работал в столовой и там брал просто так всё необходимое, рассуждая, да не убудет от вилка капусты, а кто-то находил пути, как договориться с теми, кто там работает.

Главная аллея начиналась за поворотом парикмахерской и шла до парка. Заасфальтированная дорога справа и слева была обсажена лигустрой, зелёными кустиками с мелкими листьями. Тёмно-зелёные кустики всё время аккуратно стриглись, и с весны до осени зелёная живая изгородь радовала взгляд. Весной можно было увидеть на случайно неостриженной ветке бежевые мелкие цветочки, собранные в кисть, а осенью - чёрные несъедобные ягоды.

За посадками лигустры, по всей длине этой аллеи росли тополя. Стройные пирамидальные тополя приносили по вечерам живительную прохладу, когда при малейшем, нечувствительном для человека дуновении, они начинали шептаться. Их лепет успокаивал и зачаровывал, особенно в летние тёмные ночи, когда по макушкам плыла огромная, с медный таз, луна.

Идя вдоль тополей, внизу можно было видеть тот самый сад, что начинался за шашлычной. Он уходил вниз, под гору. В пору цветения, весной, это было сплошное бело-пенное марево, похожее в сумерках на туман, только "туман" этот так чарующе пах теплом и уютом, что никто уже не сомневался, что пришла весна, теперь навсегда.

По левую сторону, сразу за домом директора, начиналась контора. Когда-то это было несколько тесных комнатушек, где толпились постоянно приехавшие отдыхать люди и свои же работники. Со временем, как- то незаметно, появилось новое здание, где все разбежались по кабинетам и виделись многие только по понедельникам на директорской планёрке. Работающие в конторе остались при своих местах, и только со временем погрузнели и потускнели. Однако это замечали другие, сами же они этого не чувствовали: поэтому продолжали так же смеяться и шутить, как молодые девушки. Иногда это было смешно, иногда ... Но все мирились и с этим: начальство - важные люди. Можно не уважать, но молча, и все молчали.

Зато, как будто только для того, чтобы скрасить это место, вокруг был разбит чудесный садик: несколько кустов декоративных кустарников и розы. Розами удивить было сложно, они росли повсюду, хоть их обилие и зависело от того, кто был в данный момент агрономом. Например, при тёте Але Коротовских всё просто бушевало и играло яркими бликами настолько, что нельзя было найти свободного клочка, неухоженного и незасаженного. Все цветовые композиции не просто продумывались, она постаралась выписывать столько доселе невиданных всеми цветов, что местечко наше было похоже на Ботанический Сад. Все розовые кусты имели таблички с указанием сорта, а отцветшие однолетники незаметно сменялись цветущими до осени. И везде она успевала: её хрупкую фигурку можно было увидеть то в парке, то у клуба, она давала какие-то указания, но так как в её подчинении находились все, кто был принят на испытательный срок, часто это были девушки из Карабулака, совсем плохо понимавшие по- русски, она сама впрыгивала за живую изгородь, что-то подвязывала, а что-то отрезала, показывая, как и что делать.
В глазах её всегда светился азарт и веселье. В летнем платьице, совсем непохожая на женщину, а просто девчонка, была эта богиня Флора. И там, где она ступала, цвели розы и компанулы, бальзамины и мирабились -ночная красавица, канны, лилейники, и те чудные кусты, которые приводили всех просто в восторг. Они росли под окнами конторы, совсем неприметные, очень похожие на кусты сирени. Однако подойдя поближе, можно было заметить гибкие свисающие ветки и резные листья. В конце мая они покрывались бело-кремовыми шарами. Это цвела калина - "бульданеш". Шары состояли из множества пустых, стерильных четырёхлепестковых цветочков, очень похожих на цветы гортензии. Они не пахли, но привлекали к себе внимание необычностью и мощью цветения.

За конторой располагалась небольшая площадка, в центре которой находился фонтан. Он представлял собой круглый бассейн, с чистой и голубой водой всегда. Но особенным чудом были лебеди, они находились в центре этого бассейна. Прильнув друг к другу, они с нежностью лили струйки воды друг на друга. Вокруг всегда было много детей с мамами, можно было влезть на парапет бассейна и дожидаться главного: когда вделанные в дно трубочки начнут поднимать струйки воды всё выше и выше, и когда всё кольцо из фонтанчиков забурлит и зашумит, наполняя всё вокруг особой музыкой воды. Приятно было, когда ветер, вдруг налетевший, рассыпал горстями искристую влагу вокруг, порождая смех и визг малышей. Вот жизнь, думал каждый: вода и дети - краткое её выражение.

Площадь с фонтанами окружали розы, самое достойное окружение воды.

Здание, начинающееся сразу за площадкой, было зимним клубом. Со стороны фонтана был вход в бильярдную, которая находилась в подвале. Здесь всегда было накурено, но необычные столы с зелёным сукном, тяжёлые шары в треугольной рамке - все белые и один обязательно зачем-то чёрный, кий с кусочками мела рядом - всё это было так близко, всё самое настоящее, что хотелось смотреть и смотреть на игру, чтобы понять, в чём же она заключается? Чтобы смотреть на лица играющих, почти не говорящих друг с другом, обходящих, и не раз, стол, примеривающихся и ... делающих удар. Сердце начинало щемить, когда глаза следили за медленно и неспешно катящимся шаром, который ударялся или не ударялся о другие, и, добравшись до лузы, сетчатого мешочка внизу стола, останавливался или, о радость!, с важностью плюхался туда. Никогда здесь не было яростных споров и оскорблений, шума и гама, как за игрой в карты, например. Играющие чинно делали свой ход, отходили, снова подходили ближе. Чем не английский мужской клуб? Всё достойно и основательно, как и должно быть в любом мужском деле.

Обойдя клуб, оказываешься перед входом в него. Откроем тяжёлые деревянные двухстворчатые двери. Всегда с улицы здесь кажется темновато, но вскоре привыкаешь. Какой-то знакомый запах старого дерева и лака окружает тебя. В просторном холле направо - билетная касса и раздевалка. Впереди - два зала: один зал, где идут кинофильмы, а другой - танцевальный. В кинозале когда-то на огромных окнах до потолка были белые, спадающие волнами шторы. Это было так красиво, торжественно. Здесь проходили концерты, где принимали участие и мы, танцевали или участвовали в "кэвээнах" к 8 марта. Именно здесь я увидела свой первый в жизни спектакль. Однажды я узнала, что из самого города приедет ... театр. Помню, как к клубу подъехал автобус, как доставались декорации, как только через 2 часа всё началось. Это нельзя передать. Обычные люди ходили по сцене, говорили, смеялись и ругались, а ты вдруг понимал, что это неправда. Неправда, которую интересно смотреть: следить не только за сюжетом, но и за актёрами, их интонациями, рассматривать костюмы. До сих пор, входя в театр, я люблю перед началом спектакля смотреть на тяжёлые драпировки занавеса, который иногда вздрагивает и колышется: там идут приготовления. И вот 3 звонок, и волшебный мир открывает свои двери перед тобой. Виден грим и слышно неудачное шарканье, иногда можно разглядеть кого-то за кулисами, ждущего своего выхода, но через минуту это уже неважно. Через минуту ты играешь вместе с теми людьми, что на сцене.
Именно в том маленьком кинозале зародились мои мечты о будущем, где есть театры, где можно просто гулять по парку, пойти к Цветаевой или в Русский музей, созданный её отцом, где тихо ходят люди и ищут что-то своё. А найдя, долго стоят, разглядывают, присаживаются на маленькие пуфики, и видно, что многие приходят не первый раз, приходят, чтобы встретиться с любимыми: картинами, художниками, увидеть, как они жили, чтобы понять, почему смог зародиться талант именно у него. Как случается, что смотря на всё глазами своих односельчан, вдруг появлятеся поэт Есенин, например? Непонятно. Тайна. Вот чтобы не разгадать эту тайну, тайну разгадать нельзя, чтобы почувствовать эту тайну, и ходят, по-моему, в музеи, театры, на выставки...

Рядом с кинозалом был танцевальный зал. Он напоминал прямоугольный пенал, по длинным сторонам которого стояли кресла для сидения, деревянные, обтянутые дермантином, как, впрочем, и в кинозале. Но сидеть в них было удобно, откинувшись на спинку. Однако сидеть не хотелось, хотелось, наоборот, чтобы тебя быстрее пригласили. Сидеть, когда все танцуют, было как-то неприлично что ли, что-то постыдное. Поэтому всегда было волнение, когда начинала звучать музыка. Но и после того, когда тебя приглашали, игра не заканчивалась: надо было так повести себя, чтобы партнёру было приятно танцевать с тобой, но на большее чтобы он не расчитывал. Нельзя было завлекать всех, лишь бы больше - можно было попасть в разряд непорядочных. Как-то мгновенно становилось всем ясно: порядочная ты или нет.

Ёлка, ёлка, которую здесь ставили, навсегда запечатлелась в памяти. У нас, где и снега- то почти нет, у нас всегда была настоящая ёлка: огромная, до потолка. Помню ясно своё первое появление там, на детском празднике, днём. Помню этот чудный запах, море игрушек на ёлке, волнение. Все одевали свои нехитрые, дома сшитые новогодние костюмы, тут же, в зале, где стояла ёлка, оставляя свою одежду на креслах для сидения. Потом был хоровод, потом стихи, песни... Но как-то постепенно даже маленький ребёнок стал понимать, что здесь не все свои. Есть дети работников Дома Отдыха, а есть иные. Иным позволялось присутствовать, а остальным участвовать. Большая разница! А для детей очень обидная... Это усугубилось, когда всем было объявлено, что подойдя к кассе, в окошечке всем выдадут подарки. И представьте какой был исход: взрослая тётя равнодушным металлическим голосом говорит, что вы не наши, и подарков вам не положено. Прямо история для психологов, а тогда считалось- ничего...
Но подарки всё-таки были! Их купила мама, обычные конфеты она разложила по кулёчкам, а папа принёс дикую яблоньку-ёлку. Она была вся в шипах-колючках. На наши немые вопросы с братом, папа сказал, что это только у нас на праздник ёлки, а есть страны, где украшают и другие деревья. И снова мой папа был прав! "Ёлку -яблоньку" украсили шарами и опудрили "снегом - ватой". Такая получилась красавица! С тех пор всегда мы ставили дома такую ёлочку.
Всегда было вопросом, откуда привозят к нам ёлку. Хоть у нас в парке и росли подобные, их не рубили-слишком они были маленькими.
Оказывается, привозили с гор. Там росли такие красавицы - туи. Да, моя ёлка, оказывается, была туей. Она тоже пахла, но иголочки у неё были плоскими и мягкими.

Здание клуба было двухэтажным, на втором этаже была библиотека. Несколько полок с книгами, несколько кресел, мягкая бесшумная дорожка... И запах... запах книг и тишина. А позже, оказавшись в "ленинке", то, первое моё впечатление о библиотеке не померкло, а наоборот выкристаллизовалось. В моей библиотеке всегда было тепло и уютно. Там я нашла свой клад - сказки. Это были узбекские народные сказки, в огромных книгах в половину столешницы, с замечательными иллюстрациями, где были, как сейчас понимаю, замечательные литографии из древних книг Саади, Хафиза, Руми. Часами могла рассматривать замысловатые завитушки растительного узора по краю иллюстрации, потом медленно рассматривала костюмы героев. Краски были яркими, а манера письма уходила в такую древность... Как-то я это почувствовала что ли, потому что встретившись с подобными картинами позже, ища материал о восточных бейтах и касыдах, вспомнила и приняла их, как старых знакомцев. Вот как сказки, читаемые в детстве, привели меня к восточной поэзии и открытию другого мира. Древнего, тонкого. И этот мир был там, где я жила, ведь Самарканд и Хива - центры этой другой цивилизации, были совсем рядом. И отблеск расцвета царства Симонидов должен был коснуться и того, что вокруг. Так мне кажется, я в это верю. Верю, что ничего просто так не бывает - во всём есть глубокий смысл, только мы иногда его не понимает или понимаем позже.

Перед клубом была площадка, обсаженная живой изгородью. За ней - кусты роз. Эта площадка летом превращалась в танцплощадку. Я очень любила смотреть на пары, которые танцевали здесь часов в 5-6 вечера. Это была незнакомая мне музыка и незнакомые танцы: фокстрот, бостон, танго. Пары были немолодыми мужчинами и женщинами, это было похоже на прощальный привет из времени прошлого: довоенного и послевоенного. Среди них выделялся один молодой человек, он был местным, красивым черноволосым узбеком, стройный и подтянутый, который элегантно приглашал дам, уже немолодых, танцевал ярко и чисто, вызывая восторг и у поколения старшего и у молодых. Молодые уже и вальса не знали, а когда подросли мы, уметь танцевать было не нужно, танцы были уже другие. А мне до сих пор жаль, что нет больше тех дивных старичков и их танцев.
Позже чуть дальше, за парком, была построена танцплощадка по всем правилам: с местом для музыкантов и радиоаппаратурой, но... там уже так не танцевал - просто под аккордеон. Но зато та музыка была настоящая, живая, а танцы того поколения хранили воспоминания о времени юности тех людей.

Самым красивым местом всего Дома Отдыха был парк. Он начинался у клуба и заканчивался у новой танцплощадки. Парк был знаменит тем, что хранил следы тех, кто его сажал в самые первые годы, при первом директоре. Но и в наше время парк хранил ещё следы былой ухоженности, а разросшиеся деревья пленяли своей здоровой красотой. Пройдут годы, и я увижу знаменитый Ботанический сад в Москве и в Крыму, в Ялте. Почти все деревья, что росли в нашем парке и всём Доме Отдыха, я видела В Никитах - Никитском ботаническом саду, месте, где я чувствовала даже запах моей родины. Запах этот был сродни запаху в нашем парке по утрам, когда совсем нет людей, и только старенькая женщина подметает метлою дорожки. К 8 часа всё будет подметено и побрызгано водой, и чудесный аромат увлажнённой земли, музыка журчащей воды из поливных фонтанчиков будет дарить такую негу и покой, что мне до сих пор кажется, что это самое волшебное место на Земле... Вдали от дома всё видится намного ярче, можно сравнить и оценить. И всегда все сравнения - в пользу моего родного, совсем крохотного и невидимого на карте, местечка.





Парк начинался с аллеи, идущей поперёк. Эта аллея как бы отделяла дорожку от самого парка. Аллея состояла из гигантов- красавцев - каштанов. Ранним утром, когда дорожки уже подметены и побрызганы, можно было увидеть лежащий на земле каштан-плод. Он был весь глянцевый, новенький, только что "родившийся" из колючей зелёной обёртки. Упав на землю, зеленая оболочка трескалась и появлялся каштан. Помню, что каждую осень, в первые дни сентября, мы часто приходили сюда, чтобы набрать материал для поделок к школьным урокам труда. Рядом были разбросаны шапочки дуба и желуди. И всегда я удивлялась: каштаны были на земле, и сами деревья росли тут же. А вот дубы... Желуди были повсюду, но деревьев почти не было видно... Они росли у воды, и были просто великанами... И я видела только мощные стволы, никогда не поднимая головы, чтобы узнать, что это. Ствол был корявый, весь потрескавшийся, а листочки все резные, и на черешках почти всегда высоко висели желуди. Это они приносили столько забот тем, кто каждое утро убирал здесь, и столько радости ребятне, которая находила чудом спрятавшийся желудь в траве и у края дорожек.

Парк был разделен вдоль и поперек широкими проходами. Дорожки образовывали крест, в центре которого стоял памятник ... "вождю пролетариата". Такой типичный памятник тех времен. Но это не портило этого чудесного места. Четыре квадрата по краям дорожки были покрыты изумрудной зеленью травы. Регулярно в жаркие дни можно было видеть над этим зеленым ковром небольшую радугу. Она висела совсем недалеко от земли... Она была рукотворной, конечно! Ее рождали фонтанчики воды, которые били то там, то здесь, разбрызгивая живительную влагу на зеленую траву. Вдоль дорожек росли туи, их нежные плоские веточки всегда касались рук, точно здороваясь и приглашая в тень парка. Зной и солнце накаляли воздух, туйки дарили обворожительный хвойный аромат, а фонтаны - чудесную музыку Жизни... Памятник был обсажен розовыми кустами, лепестки так плотно покрывали землю, что казалось, что это сделано нарочно... Но розы, эти красавицы востока не пахли... Видимо, дневное солнце и сухость не позволяли расти здесь розам парковым, запашистым. Поэтому росли эти: красивые, с жесткими восковыми бокалами цветов... но без запаха... В центре, в углу, на всю эту красоту смотрело удивительное дерево. Оно было невысокое, с огромными круглыми листьями. Но не это удивляло. С веток свисали зеленые сосульки! Сосульки были стручками с семенами, эти сосульки и делали дерево неповторимым. Никто не знал, как оно называется, но это не мешало любоваться им. Это была катальпа - нежная красавица Крыма.

Слева парк обрамлял неглубокий арык, дно которого представляло переплетенные корни деревьев, что росли рядом и тянулись жадно к воде. Гомон птиц умолкал только глубокой ночью. А с рассветом они вновь спешили с радостной вестью к людям: Утро! Еще одно утро, которое нам всем даровано! Это незабываемое ощущение радости от начинающегося нового дня птахи передавали так искренно, что никто не мог нарушить царившую тут радость спокойствия и неги. Утро начиналось с гуляющих пар, то там, то здесь проходящих работников. Никто не спешил и не бежал, все текло неспешно и мерно... Так и осталось все это в моей памяти: уголок, где время течет, а не бежит.

Параллельно парку, с правой стороны, находился спортзал, с площадкой, где была сетка для волейбола, столбы с корзинами для баскетбола , по утрам там можно было увидеть тех, кто уже пробовал свои силы на разных снарядах... Всегда завидовала им, так как сама никогда не могла ни прыгнуть через козла, ни быстро бегать, ни играть в волейбол... Почему-то в такую жару даже думать о беге и прыжках было трудно... Во всем теле была слабость, и скажи мне тогда - беги!, - это, казалось, убило бы меня.

Парк заканчивался танцплощадкой. Она была новоделом, а потому ничего особенного не представляла. Забетонированный полукруг, окруженный невысокими перилами, внутри круга - скамейки. Под козырьком - музыкальная комнатка, где сидел паренек и подбирал мелодии, когда по вечерам здесь собирались потанцевать. Сколько пар здесь соединилось впервые, еще больше разошлись, кто-то нашел свою судьбу, а кто-то вкусил горечь потерь... Из года в год, видя нестареющих старожилов, удивлялась: я помнила их, когда мне было 7 и 10 и 16... А они до сих пор носили брюки в обтяжку, рубахи с модными тогда широкими воротниками, были можно подстрижены, так же лучезарно улыбались, быстро заводили партнеров и партнерш... Время не имело над ними власти! Вот где был источник вечной молодости...В каждодневном желании нравиться, нравиться всем, каждому, желании пить чашу удовольствий до бесконечности... Странно, но осуждать этих людей, не хотелось. Хотелось просто смотреть на них и восхищаться их игрой голоса, смехом, манерами... Это был театр, театр, где с полуслова каждый понимал, какую реплику ему произносить, как подойти и что сказать, когда опустить глаза, а когда запрокинуть голову... Театр обольщения с великолепными актерами и актрисами...

Каждый из них, сыграв множество ролей, в итоге устроил свою жизнь: нашел мужа или женился. Интересно, как они вспоминают то время своей молодости? Не жалеют ли, что оно так быстро прошло? Видимо, жалеют... Ничто не вечно...

Но скажем спасибо Творцу за радость, которую он дал нам, за молодость, когда каждый день - твой, каждый вздох - сладкий! Не будем жалеть того, что прошло, а просто вспомним прошлое светло и с улыбкой... Прошлое дарит нам минуты радости в настоящем. Так благословим же свое прошлое...